На тот момент в Шотландии царила смута, и маленькой Марии было опасно находиться в собственной стране.
— Пусть поживет с нами, при французском дворе, — сказал мой муж, — тут она и повзрослеет. Когда достигнет брачного возраста, вступит в брак с нашим сыном Франциском.
Многим это показалось мудрым решением: католичка Мария была единственным монархом Англии, признанным Папой. Если она выйдет замуж за Франциска, у того появятся права как на английский, так и на шотландский трон.
Девочка приехала в Блуа в шотландском наряде — темноволосая фарфоровая куколка с большими испуганными глазами. Французского языка она почти не знала. Ее речь — резкие гортанные звуки — сливались в единое целое, так что слов было не разобрать, однако свита их понимала. Марию сопровождали телохранители. От мускулистых гигантов в килтах, с грязными каштановыми волосами и прищуренными подозрительными глазами исходило зловоние: шотландцы презирали мытье и манеры в отличие от Марии и ее гувернантки Джанет Флеминг — белокожей красавицы с зелеными глазами и яркими как солнце волосами. Мадам Флеминг была молодой вдовой. Она быстро усвоила французскую культуру и обучила ей свою подопечную.
Я настроена была полюбить Марию, потому что чувствовала родство с этим ребенком. Соотечественники угрожали ей смертью, она вынуждена была бежать, и сейчас, напуганная и одинокая, оказалась в чужой стране. Как только меня известили о ее приезде, я тут же поспешила к ней.
В детскую я вошла без стука и увидела, что Мария стоит подле Франциска и критически его разглядывает. Девочка была худенькой и высокомерной, остренький подбородок надменно вздернут.
При звуке моих шагов она обернулась и воскликнула по-французски с сильным акцентом:
— Почему вы не приседаете? Разве не знаете, что находитесь рядом с королевой Шотландии?
— Знаю, — улыбнулась я. — А разве ты не знаешь, что находишься рядом с королевой Франции?
Девочка смутилась. Я засмеялась и поцеловала ее. Она тоже меня поцеловала — осторожное маленькое создание. От ее губ пахло рыбой и элем, а вся ее напряженная фигурка выражала сильное недовольство. Она была на два года старше Франциска, но уже намного выше. Мой трехлетний сынок едва выглядел на два года, и интеллект его развивался плохо. По временам я смотрела в его туповатые блуждающие глаза и видела призрак убитой идиотки.
Генрих обожал Марию. Он заявил, что любит ее больше, чем собственных отпрысков, потому что она уже королева. Я прикусила язык и не стала защищать от оскорбления своих деток. Франсуа и Карл де Гиз были счастливы, что их племяннице так сказочно повезло: когда Генрих умрет, наш сын будет править, а его жена Мария станет не только королевой Шотландии, но и Франции.
Восшествие на престол моего мужа принесло и другие перемены. Маленькая «банда» прежнего короля рассыпалась: герцогиня д'Этамп куда-то уехала и затерялась; ее ближайшую подругу Мари де Канапль, кокетливую и с ямочками на щеках, муж уличил в адюльтере, и ее изгнали из двора. Еще две женщины отбыли в Португалию с королевой Элеонорой. Та почувствовала, что Франции ей довольно, и решила дожить оставшиеся дни подальше от интриг.
В день коронации моего супруга я сидела на трибуне в Реймском соборе и старалась не плакать, когда Генрих шел к алтарю. Слезы мои были вызваны не только гордостью, но и золотой монограммой на белой атласной тунике мужа: на ней против сердца были вышиты две большие буквы D, повернутые спиной друг к другу, а соединяла их буква Н. Отныне это стало его символом, так же как некогда саламандра его отца. До конца жизни меня будет окружать монограмма Дианы и Генриха, на стенах, на тканях, на камне. Этот символ украсит каждый замок. Я уверила себя, что мне все равно. У меня есть главное, чего я больше всего хотела: живой Генрих и возможность рожать от него детей. Несмотря на подобные мысли, мне было больно.
Моя коронация состоялась двумя годами позже, в соборе Сен-Дени, недалеко от Парижа.
Я шагнула в зал — и запели трубы. Мой лиф сверкал от блеска камней: бриллиантов, изумрудов и рубинов. Темно-синее бархатное платье в свете огней принимало зеленоватый оттенок. Я проследовала к алтарю в сопровождении коннетабля Монморанси и Антуана де Бурбона, первого принца крови. Под блестящим лифом была спрятана от всех жемчужина колдуна.
Сначала я преклонила колени перед алтарем, потом поднялась на возвышение, задрапированное золотой парчой; ступени покрывал синий бархат, тот же, из которого было сшито мое платье. Руководил церемонией кардинал, брат Антуана. Я опустилась на колени и произнесла клятву. На вопросы кардинала я отвечала громко и уверенно. Пятнадцать лет назад я вышла замуж за Генриха, а теперь обручалась с Францией.
Древняя корона, которую возложил на мою голову Антуан де Бурбон, оказалась такой тяжелой, что я не в силах была ее держать. Через секунду на меня надели корону полегче, и она оставалась на мне до окончания церемонии.
После мессы мне и трем другим аристократкам подали драгоценности, в качестве пожертвования мы должны были положить их перед Святым Писанием. Диана следовала сразу за мной, поскольку Генрих подарил ей герцогство Валантинуа, что повысило ее титул и значительно ее обогатило. Перед церемонией мой муж объявил, что теперь Диана — одна из моих фрейлин. Это сильно меня обидело: значит, отныне мне придется еще чаще терпеть ее присутствие.
Пройдя по длинному проходу с золотой сферой в руке, я возложила ее на алтарь и повернулась в ожидании других женщин.
Те не торопились. Диана должна была сразу последовать моему примеру, но вместо этого она двигалась чрезвычайно медленно, устремив глаза в небо, лицо ее выражало притворный восторг. Поравнявшись с ложей, где сидел мой муж, она остановилась, обращая на себя взгляды всех присутствующих, а затем медленно пошла дальше.
В груди моей бушевал пожар, однако мне удалось сохранить пристойное выражение лица. До сих пор я думала, что Диана удовлетворится неприличными подарками и любовью Генриха, но оказалось, что этого ей недостаточно. Даже в день моей коронации она хотела украсть и то небольшое внимание, которое мне доставалось. Она желала всем показать, кто на самом деле властен над королем.
В тот момент я подумала, как легко было бы убить ее — стоит только попросить Руджиери приготовить яд, отравленную перчатку или произнести заклятие. Но я бы никогда не стала осуществлять личную месть. Так же как и Козимо Руджиери, я действовала только ради спасения тех, кого любила.
Возможно, в аду для нас найдется не самое страшное место.
Последующие годы выдались трудными. Мать Жанны, добрая и блестящая королева Маргарита Наваррская, скончалась незадолго до Рождества 1549 года, оставив безутешными дочь и всех тех, кто ее знал. Мой муж проводил свои дни и большую часть ночей в компании Дианы, а я находила радость в материнстве.
Генрих отличался умеренностью и не бегал за каждой красивой женщиной, однако в отличие от отца преследовал протестантов. И в этом его очень поддерживала Диана. Возможно, она думала, что сжигание еретиков заставит Бога забыть о ее греховном положении любовницы. Она рядилась в одежды добродетели, ей хотелось продемонстрировать огромную разницу между нравственностью Генриха и распутством его отца. Но Генрихом, как и его отцом, управляла фаворитка: Диане хотелось передать католикам отнятые у протестантов земли, и Генрих исполнил ее желание. Она хотела, чтобы протестанты были арестованы и казнены, и это тоже было сделано, хотя при дворе имелось много симпатизирующих протестантам, в том числе и юный племянник Монморанси Гаспар де Колиньи, Антуан де Бурбон и кузина короля Жанна Наваррская, которая увлеклась учением Мартина Лютера во время своего нахождения в Германии. Аристократию не трогали, преследовали только простолюдинов.