Каждое утро после встречи со своими советниками Генрих шел к Диане — обсудить государственные дела. Без ее одобрения он не принимал ни одного решения и отдал ей столько власти, что она часто подписывала документы вместо него.
Генрих, как и его отец, не замечал, какую ревность среди придворных вызывает власть его любовницы. Не видел и неудовольствия, зреющего в сельской местности: крестьяне-протестанты были разгневаны новыми законами, которые запрещали им исповедовать родную религию. Париж был почти исключительно католическим городом, а потому Генрих отмахивался от советников, предупреждавших, что нетерпимость короля к новой религии вызовет сопротивление. Он слушал только Диану, а та в свою очередь слушала братьев де Гиз. Как и Диана, те презирали протестантизм и оказывали влияние на короля.
Люди начали отворачиваться от Генриха, а протестанты его попросту возненавидели. Я несколько раз наедине заговаривала с мужем об этом. Король Франциск внушил мне, что правителю очень важно заслужить любовь народа. Возможно, я действовала слишком прямолинейно, потому что Генрих меня обрывал и обвинял в том, что я преувеличиваю свой ум и недооцениваю интеллект Дианы.
Несколько лет я прожила в тени Дианы, на мой ум и мои способности внимания не обращали. Я видела, что страна страдает, в то время как расчетливые и жадные аристократы получают награды короля. Мне хотелось высказаться, но пожаловаться было некому, потому что я заключила с проституткой договор, согласно которому была женой Генриха и матерью его детей и ничем больше. Диана держала слово и отправляла Генриха в мою постель. Она была так довольна своим положением, что начала отлынивать от сексуального внимания моего мужа, и Генри стал поглядывать по сторонам — к кому бы ему обратиться за утешением.
Наш сын Карл-Максимилиан, болезненный, с красно-фиолетовым родимым пятном размером с грецкий орех, родился в 1550 году, через три года после коронации Генриха. Я обновила дворец короля Франциска в Сен-Жермен-ан-Ле, в котором вырос сам Генрих, и мы устроили там большую детскую. Здание окружали лужайки, Мария заставляла Франциска бегать по ним, однако быстрые движения так утомляли моего старшего сына, что он задыхался и терял сознание. Я смотрела в окно и видела, что Мария резвится одна — быстрая, одинокая фигурка на обширном зеленом лугу.
В первые месяцы после рождения Карла мой муж был заботливым отцом: посещал детскую чуть ли не ежедневно. От кочевого образа жизни своего отца он отказался и ради детей держал двор в Сен-Жермене. Когда Диана упала с седла, сломала ногу и уехала лечиться в свой замок в Анет, Генрих остался со мной в Сен-Жермене. Сначала мне это понравилось, но позже я узнала истинную причину такого решения.
В первую холодную ночь осени я сидела в своей комнате перед зеркалом, а мадам Гонди причесывала мне волосы. Мне нравился наш разговор о детях: маленькому Франциску впервые позволили взять на руки грудничка Карла, уверив, что красное родимое пятно младенца незаразное. Франциск поцеловал братишку и важно объявил, что ребенок неплох.
Вдруг раздался женский крик. Звук донесся из детской, из комнаты над моей спальней. Я выбежала в коридор и, подгоняемая материнским инстинктом, помчалась по лестнице.
На площадке под настенной лампой я увидела одного из телохранителей Марии. Он слышал крик, но не среагировал на него. Более того, он сдерживал многозначительную усмешку.
Я пронеслась мимо и остановилась у входа в помещение. Там, в дрожащем свете канделябра, спорили о чем-то две фигуры. Отпрянув, я спряталась в тени.
Широкоплечий и седобородый Монморанси загораживал спиной следующую дверь, ведущую в комнату гувернантки Марии, рука его лежала на ручке двери. Диана тяжело опиралась на костыль. Очевидно, она только что приехала из Анета и ринулась в дом, не потрудившись снять плащ. Свет канделябра подчеркивал тени под глазами и немолодую дряблую кожу на подбородке. Волосы на ее висках были скорее седыми, чем золотистыми. Одета она была, как всегда, элегантно: высокий кружевной черный воротник, большая бриллиантовая брошь у горла, белые атласные юбки, расшитые золотом, но все это не скрывало того, что она увяла, и свойственное ей чувство собственного достоинства уступило место сварливости, которую в тот момент она обратила против Монморанси.
— Вы оскорбляете меня, месье, вашей ложью, — прошипела она, тряся перед коннетаблем указательным пальцем. — Отворите дверь или отойдите в сторону, и я сама это сделаю.
Голос Монморанси звучал утешительно.
— Мадам, вы не в себе. Будьте добры, не так громко, вы разбудите детей.
— Детей! — Диана задохнулась от возмущения. — Я единственная, кто думает о детях.
Она подалась вперед, опираясь на костыль, и постаралась подобраться к двери.
— Откройте сейчас же, или я сама это сделаю! Мне надо видеть мадам Флеминг.
Дверь за Монморанси зашаталась, заставив его отступить, и он почти столкнулся с человеком, вышедшим из комнаты гувернантки. Это был мой муж. В отличие от Дианы Генрих был в расцвете лет: продолговатое красивое лицо, густая темная борода. Выражение глубокого расслабления, которое бывало у него после особенно удачной охоты, подчеркивало привлекательность. Волосы были спутаны, дублет на бедрах немного приподнят. Увидев Диану, он одернул одежду. В комнате гувернантки было темно, и Монморанси постарался загородить проем спиной.
Поняв, что подозрения были ненапрасными, Диана болезненно сморщила лицо. Все трое потрясенно молчали.
— Ваше величество! — наконец воскликнула Диана. — Как вы здесь оказались?
Генрих уставился на ковер под ногами.
— Я не сделал ничего дурного, — пробормотал он так тихо, что я напрягла слух. — Я лишь говорил с дамой.
Бедный бесхитростный Генрих не смог быстро придумать разумное объяснение.
— Говорили! — бросила Диана. — Разрешите мне спросить у мадам Флеминг о теме вашей беседы.
Она снова собралась отворить дверь, но грузный Монморанси не позволил.
— Это никуда не годится, — упрекнул он Диану. — Вы не имеете права так обращаться с королем.
Генрих грозно на него взглянул, и Монморанси тотчас примолк.
— Ваше величество, — произнесла Диана, уже не так громко, но с не меньшим негодованием, — такое поведение я рассматриваю как предательство ваших друзей де Гизов и их племянницы королевы Марии. Вы предали и вашего сына-дофина, потому что ему суждено жениться на девочке, у которой такая гувернантка. А что до меня, то я даже не могу выразить обиду, которую вы мне нанесли.
Я отметила про себя, что о предательстве королевы она даже не вспомнила.
— Я никого не хотел обидеть, — оправдывался Генрих, все так же избегая смотреть на Диану. — Будьте добры, давайте обсудим это завтра. Не надо этого делать здесь, в холле, мы можем разбудить детей…
— Но именно ради их блага я должна забить тревогу. — И Диана обрушила свой гнев на коннетабля. — Мне рассказывали, что вы, господин Монморанси, поощряли такое поведение. Вы предали де Гизов, а тем самым и его величество, ваша нелояльность всех опозорила. — Опираясь на костыль, Диана развернулась к Генриху. — Разве вы не видите, сир, что их племянница, невинная маленькая Мария, находится на воспитании у шлюхи? Что они испытают, когда узнают правду? Если бы коннетабль заботился о ваших интересах, он бы посоветовал вам держаться подальше от этой женщины.