— Что верно, то верно. — Тут он обернулся к Этти, и его физиономия выразила ошеломляюще сложную гамму чувств. — Иное дело он. Он — знает. — (Кровь у меня в жилах застыла, однако виду я не подал.) — Я полагал, что состояние вашего здоровья еще слишком хрупко, чтобы привлечь вас к этому делу, но теперь рад убедиться, что вы в отличной форме, не так ли? К тому же, Этти, мне кажется, что вы несколько раз бывали в Египте и работали там.
К моему несказанному облегчению, брат, по-видимому, нисколько не растерявшись, высказался весьма уверенно:
— Вы хорошо осведомлены. Но то были подводные раскопки древнего дворца Птолемеев. В отличие от моего брата я не смыслю в культуре древних египтян ровным счетом ничего.
По-прежнему сияя улыбкой, Гиацинт извлек из кармана маленькую книжицу на английском языке и положил ее на письменный стол. «Погребальные культы и мифы Древнего Египта», автор Этти Лафет.
— Ваш тезка, надо полагать?
Я мысленно воззвал ко всем богам, но братец и тут себя не выдал:
— Это всего лишь крошечная публикация по мотивам моей университетской дипломной работы; книжка более чем пятнадцатилетней давности.
— Бросьте, Этти, меня вам не одурачить. Ваши познания нам бы очень пригодились…
— Даже и не думайте! — рявкнул я грозно, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.
И снова, уже в который раз, я недооценил Гиацинта. Он, по своему обыкновению, выложил на стол каре тузов как раз тогда, когда противникам казалось, что он уже проиграл:
— Морган, послушайте… Я вполне понимаю, что образ действий Гелиоса вам неприятен. Его, конечно, деликатным не назовешь. Но вы уже успели его немного узнать, разве нет? По-вашему, он коварен? Да. Последователь Макиавелли? Отчасти. Но, невзирая на все его обходные маневры, вспомните: если бы не он, вам никогда бы не узнать, что Этти все еще жив. Вы бы не обитали сейчас в этом доме и по-прежнему ломали бы голову, как дотянуть до конца месяца. Спрячьте свою гордость в карман, доктор Лафет, и примите то, что предлагает вам Гелиос. — Гость называл меня на итальянский манер: «доттор». — Где бы вы сегодня были без него? А Этти, где был бы он?
— Я не говорил, что отказываюсь, — вздохнул я. — Но на этот раз я не намерен бросаться, куда пошлют, вслепую, очертя голову. Мне нужно знать, в чем суть задачи.
Гиацинт примирительно закивал:
— Все документы, касающиеся этого дела, так же как меч для вашего друга, остались у меня в машине. Я схожу за ними, чтобы вы могли спокойно их изучить. — Он встал, его изумрудно-зеленые глаза глянули на меня в упор. — В понедельник, Морган. Я хочу получить ответ в понедельник.
Чувствуя, что меня загнали в угол, я кивнул:
— Вы его получите. — И когда он недоверчиво сощурился, заключил: — Даю вам слово.
Он убрался из библиотеки, я осторожно прикрыл за ним дверь и только потом повернулся к брату. Развалившись в кресле, Этти облегченно вздохнул.
— Ну, как я, по-твоему, справился?
— Жуть. Великолепно.
— Два дня… мы выиграли чуть меньше двух дней.
— С лихвой хватит на то, чтобы выяснить, чего смог добиться Навабраи, и предпринять все, что может потребоваться, исходя из… Этти, ты меня слушаешь?
Он сидел, отсутствующим взглядом уставившись в потолок.
— Два лишних дня… В тюрьме они, наверное, кажутся годами.
— Погоди… Ты же сам настоял, чтобы не принимать решения, пока не вернется наш адвокат! — гневно, как наотмашь, бросил я ему.
Он вскинул голову:
— Так было нужно. Для очистки совести… На случай, если Навабраи удастся уговорить своего друга помочь нам.
Я подошел к нему:
— Ты ведь ни одной минуты в это не верил? Признайся!
Брат глубоко вздохнул, готовясь ответить, но тут на лестнице послышались шаги Гиацинта, и он отвернулся, буркнув:
— Это стена, но она вся в трещинах…
— Гиацинт?
— Да. Но сам он еще не вполне это сознает.
Недоумевая, то ли смеяться, то ли заподозрить Гиацинта в том, что это он потешается над нами, я в последний раз перечитал полученные от него документы.
По свидетельству старинных текстов Плутарха, на внутренней стороне этой маски выгравирована формула, содержащая секрет достижения бессмертия.
— И ты можешь поверить, что Гелиос принял такое за чистую монету? — Брат тоже совершенно сбит с толку.
— Не знаю. Одно неоспоримо: он хочет эту маску.
Я наполняю свой стакан до краев прохладным лимонадом, который нам только что принесла Мадлен, и продолжаю перебирать бумаги. Потом окликаю Этти:
— Религиозная реформа где-то около 1300 года до Рождества Христова — тебе это о чем-нибудь говорит?
Брат кивает:
— Еще бы! Это когда египетский фараон Аменофис решил учредить взамен всех прочих единый культ солнечного диска.
Скорчив ему гримасу, я ворчу:
— Этти, ты прекрасно знаешь, что история Египта — не мой конек.
Он присаживается у края моего письменного стола и заводит волынку:
— Аменофис IV, прозванный Эхнатоном, рос в Фивах, во дворце Мальгатта, под кровом своего отца Аменофиса III и царицы Тии. Женился очень рано на принцессе Нефертити, чья красота стала достоянием легенды.
— Поближе к делу, профессор! — тороплю я его.
— Вскоре после своей коронации принц-наследник затевает религиозную реформу невиданного масштаба. В Карнаке, главной, можно сказать, резиденции династического бога Амона, в вотчине его великих жрецов, он приказывает воздвигнуть храм Атона — Восходящего Солнца. Тогда же он присваивает себе имя Эхнатон, что значит служитель Атона. Покинув Фивы, он закладывает новый город Ахетатон (ныне Тель-эль-Амарн), где обосновывается с супругой и со своим двором. Он приказывает разбивать изображения Амона повсюду, где бы они ни находились, стирать его имя везде, где оно начертано, и разрушает до основания, превращая в мелкие осколки, все здания, носившие на себе охранительные эмблемы царства Фив. И такое творится по всему Египту вплоть до пределов Нубии. По существу, он, так сказать, в приказном порядке ввел в стране единобожие. Безуспешно. Эхнатон закончил свои дни в безумии, пролились реки крови. Его мумия поныне не обнаружена, никто не знает, пожелали его преемники сберечь ее или нет… — Он налил себе еще один стакан лимонада, залпом его осушил и, вздохнув, закончил: — Может быть, я и упустил кое-какие подробности, но в целом… Какая связь между этим одержимым и Плутархом?
— Утраченные страницы из введения в его «Исиду и Осириса» — они у меня тут, перед глазами, если верить пометкам Гиацинта.
Брат выхватил ксерокопию у меня из рук, пробежал глазами несколько строк, скривился: