— Нас нельзя сравнивать! Джеффри Хаффам хотел закрепить имущество за своим внуком, и его намерение было расстроено противозаконным и аморальным образом!
Теперь я поведал Генриетте многое из того, что узнал от мистера Эскрита, но результат оказался не таким, какого я ожидал.
— Насколько я понимаю, — упрямо сказала она, — составляя последнее завещание, Джеффри Хаффам нарушал свои обязательства перед отцом Сайласа Клоудира, лишая наследства собственного сына и отмщая родственникам, с которыми поссорился. Неужто вы и вправду полагаете, что последнее завещание такого человека имеет моральную силу?
Я промолчал, и она продолжала:
— И, в конце концов, сэр Хьюго купил поместье с чистой совестью — так есть ли у вас моральное право лишать его наследников собственности, даже если у вас есть право юридическое?
— Но когда он узнал о похищенном завещании, он ничего не сделал. И сэр Персевал продолжал утаивать документ, таким образом обманывая мою семью.
— Но чего еще можно было ожидать? Признать правду значило бы разориться: потерять имущество и покупные деньги.
— Конечно, вы защищаете сэра Персевала и леди Момпессон! — воскликнул я.
А что, если Генриетта руководствуется личными интересами? Что, если она не может забыть, что благосостояние опекунов ей выгодно? Может даже, у нее есть виды на Дейвида?
Она покраснела.
— Мне нет до них дела. Они никогда не были добры ко мне. Я никогда не понимала, почему они взяли надо мной опеку.
— Разве вы не испытываете к ним хотя бы благодарности?
— Благодарность? За милосердие, проявленное единственно из чувства долга и заботы о внешних приличиях?
— Но тогда почему вы их защищаете?
— У них есть свои права.
Она заняла непреклонную позицию.
— Но как же я? — запротестовал я. — Вот он я перед вами, без денег, без сколько-либо приличного образования, без друзей. Есть ли у меня надежда вести существование не просто достойное джентльмена, но хотя бы сносное? Вдобавок теперь, когда кодицилл введен в силу, моей жизни будет угрожать опасность, покуда Сайлас Клоудир жив. Только вернув завещание и отменив кодицилл, я смогу чувствовать себя спокойно. Неужели вы действительно отказываете мне в праве сделать это?
— Теперь понятно! — воскликнула Генриетта. — Так вот зачем вы здесь! Вы хотите выкрасть завещание!
Итак, секрет раскрылся. Отрицать не имело смысла.
— Вернуть завещание! — вскричал я. — Представить его суду, как и надлежит сделать.
— Так прибегните к помощи закона!
— На это потребуются деньги, — возразил я. — Ив любом случае сэр Персевал скорее уничтожит документ, чем откажется от него, поскольку, как мы с вашей бабушкой объяснили вам, если о нем станет известно, ваш опекун лишится поместья.
— Вы уверены? Ибо в таком случае я не понимаю, почему он сохранил завещание.
— Я тоже не понимаю. Ваша бабушка собиралась объяснить это в последнюю нашу встречу.
Наступила пауза, Генриетта пытливо всматривалась в мое лицо.
— Почему вы так рветесь заполучить завещание? — внезапно осведомилась она.
— Я же вам объяснил!
— Нет, я имею в виду, каковы ваши истинные мотивы? Вы говорите о правах, но мне кажется, вы жаждете мести.
— Мести? — изумленно повторил я. — Нет. Я просто хочу Справедливости. Я хочу найти логику и смысл в произволе и несправедливости, которые видел всю свою жизнь. Если Момпессоны могут лгать и мошенничать, чтобы приобрести и сохранить богатство, почему надо осуждать любого другого преступника? Все несчастья, выпавшие на долю моей семьи — убийство, сумасшедший дом, страшная судьба моей матери, — все они окажутся напрасными, если я не верну завещание.
— Это язык мести, — горячо сказала Генриетта. — Я понимаю вас, ибо у меня тоже есть причины ненавидеть своих опекунов. О, не такие веские, как у вас, далеко не такие.
— О чем вы говорите? — резко спросил я.
— О, сейчас это уже не имеет значения. И все же вы сами видели, как Том мучил меня в Хафеме тем летом. Хотя в некоторых отношениях он наименее жестокий из них. Но желать мести значит отплачивать за несправедливость той же монетой.
— Но в моем случае меня побуждают к действию обиды, причиненные не мне, но людям, которых я любил.
— Тогда, коли это не месть, — печально промолвила Генриетта, — значит, возмездие, а оно гораздо коварнее. Ибо позволяет вам с такой легкостью выдавать свои истинные мотивы за желание восстановить справедливость.
— Неправда! — воскликнул я, а потом, не раздумывая, выпалил: — Ваша бабушка не горела жаждой мести.
— Что вы имеете в виду?
Мне ничего не оставалось, как сказать правду.
— Помните, на прошлой неделе я говорил, что, купив кодицилл, мой дед сначала собирался представить его суду, но потом внезапно переменил планы? Причина заключалась в том, что кто-то из момпессоновских домочадцев письменно сообщил деду о завещании и пообещал добыть его. Это была мисс Лидди, и она сдержала слово, хотя документ каким-то образом вернулся к вашему опекуну.
Явно ошеломленная, Генриетта потрясла головой.
— Бабушка Лидди могла пойти на такое?
В следующий момент в комнату вошла мисс Лидди.
— Я рада, что ты еще здесь, Джон, — весело сказала она, улыбаясь нам обоим. — Моя племянница передала мне, что хочет меня видеть — случай в высшей степени необычный, — и потому я отправилась в ее апартаменты, но она так и не явилась. Загадочная история. Вероятно, она беседует с врачом Персевала. Я знаю, племяннику сегодня хуже. После удара, случившегося с ним на прошлой неделе, его состояние неуклонно ухудшается.
Она осеклась, заметив странный взгляд Генриетты, и вопросительно посмотрела на меня, словно ожидая объяснений.
— Мисс Лидди, — признался я, — боюсь, я рассказал ей о том, как вы помогли моему деду.
— И ты, разумеется, потрясена, — сказала она Генриетте. — Дорогая моя, я пошла на такой шаг, поскольку считала поступок, совершенный моим отцом, бесчестным. Я долго размышляла о нем, но перешла наконец к действию только лишь потому, что таким образом могла спасти одну молодую женщину от ужасной участи.
Генриетта взглянула на нее с изумлением.
— Разве ты не объяснил ей, Джон? — спросила старая леди. — Ты помнишь, Генриетта, что дед Джона пытался принудить свою дочь к браку с отвратительным старшим сыном Сайласа Клоудира? Этого я никак не могла допустить. Предлагая ему завещание, я делала замысленный брак совершенно невыгодным для него.
— Если воровство вообще можно оправдать когда-нибудь, — медленно проговорила Генриетта, — полагаю, это именно такой случай.
— Воровство! Не употребляй это слово! — вскричала мисс Лидия.