И оставалось тайной, почему изгнанная жена перенесла сюда скульптуру. Однако мне казалось, я понял это, когда подумал о скрытом шестом элементе, всегда нарушающем композиционное единство пяти. Опозоренная женщина забрала с собой скульптуру, поскольку она спасла жизнь ее тайному любовнику и, возможно, и отцу ее ребенка. И возможно, она умерла от горя, ибо он (а теперь я знал наверное, кто он) никогда не навещал ее. И тут снова, как не раз прежде, я подумал о Мартине Фортисквинсе. Столь много вопросов осталось без ответа. Он написал в свидетельстве о моем крещении «крестный отец и отец», и вся запись, и объяснения мистера Эдваусона насчет ее формулировки могли иметь особый смысл.
Столь многое осталось неизвестным. Столь многое моя матушка утаила от меня или истолковала ошибочно. (Например, я точно знаю, что она заблуждалась насчет предательства миссис Квиллиам и насчет мистера Пентекоста.) Я вспомнил слова из рассказа матушки о своей жизни: «Мне непереносима мысль, что отец моего ребенка — убийца моего отца!» Сколько страданий выпало на ее долю! Я вспомнил, как, когда мы искали убежища во дворе церкви Сент-Сепалке после бегства от мистера Барбеллиона, она лихорадочно говорила о «полумесяце», о кривой сабле и крови. Безусловно, именно поэтому однажды она назвалась таким именем: Хафмун. Если она не могла забыть правду, преуспела ли она в попытке сделать ее менее жестокой? А потом на ум мне пришли слова, совсем недавно произнесенные миссис Сансью: «Я никогда не верила, что Хаффама убил ваш отец». Что она хотела сказать? Чему мне теперь верить?
Наконец я вышел из сада, сел в седло и направился в Хафем. Проезжая мимо убогой лачуги Сьюки, я подумал, не заглянуть ли к ней, но к тому времени, когда решил все же оказать такой знак дружеского внимания, я уже проехал мимо и посчитал, что у меня нет времени возвращаться обратно. Чтобы не заставить мистера Барбеллиона ждать, я пустил лошадь галопом, хотя в моем распоряжении оставалось еще больше часа. Через несколько минут я обогнал женщину в ярко-красной накидке и с корзинкой в руке и (возможно, потому, что думал о Сьюки) был поражен ее сходством с моей давней знакомой.
Спустя четверть часа я подъехал по аллее к большому дому и передал поводья лошади мальчику, вышедшему из конюшни на стук копыт. Мистер Барбеллион объяснил мне, что назначенный канцлерским судом управляющий оставил ровно столько слуг, сколько необходимо для содержания дома в порядке; и что он, сам являясь судейским чиновником, сумел получить разрешение наведаться сюда.
Я вошел в холл, и навстречу мне вышла женщина, поприветствовавшая меня реверансом. К великому своему удивлению, я узнал миссис Пепперкорн.
— До чего же приятно видеть вас снова, сэр, — сказала она. — Я приняла вас здесь неласково однажды много лет назад, когда вы были совсем ребенком. Уверена, вы напрочь забыли о моем существовании.
— Напротив, — возразил я. — Я прекрасно помню нашу последнюю встречу.
— Вы очень любезны, мистер Хаффам, — с улыбкой сказала она. (Ибо я взял имя деда в соответствии с пожеланием, выраженным в письме, написанном им в вечер своей смерти.) — Мистер Барбеллион ожидает в вас в комнате правосудия.
Хотя я наверняка нашел бы дорогу без посторонней помощи — ибо именно в этой комнате сэр Персевал и леди Момпессон принимали нас с матерью в день первого моего посещения дома, — я позволил миссис Пепперкорн проводить меня туда. Пока мы шли через парадные залы, где окутанные полотнищами коричневого холста картины и предметы обстановки напоминали присевших на корточки монахов, она болтала без умолку. Она поведала о трагических превратностях, недавно постигших семейство Момпессонов, и объяснила, что, будучи одной из самых старых и, с позволения сказать, самых преданных слуг, она получила разрешение канцлерского суда закончить свой срок службы в доме, где начинала работать в счастливые времена сэра Огастеса. Именно тогда я и узнал значительную часть сведений об описанных выше обстоятельствах семейства. Однако о Генриетте миссис Пепперкорн не упомянула ни словом.
Когда я вошел в комнату правосудия, мистер Барбеллион, сидевший у противоположной стены и читавший какие-то бумаги, встал и протянул мне руку для рукопожатия. Мы обменялись шутливыми замечаниями и после ухода миссис Пепперкорн сели на диван (я) и в кресло (он), с которых были сняты холщовые покровы.
— Я попросил вас встретиться со мной сегодня, мистер Хаффам, — начал мистер Барбеллион, — поскольку хочу представить вам в самых живых выражениях судьбу этого огромного имения, — он широко повел рукой, своим жестом охватывая дом, парк, земельные участки арендаторов и домики за ними, — которое ныне плывет без руля по течению в опасных водах бесхозности. Полагаю, в конечном счете его продадут с аукциона, но что от него останется к тому времени, мне даже представить страшно. Посему я прошу вас сказать мне, у вас ли находится некогда похищенное завещание Джеффри Хаффама. Ибо, коли да, поместье еще можно спасти.
Когда он умолк, я заколебался и поглядел через его плечо в одно из окон с раздвинутыми занавесями. Я увидел огромные парковые вязы на фоне бледно-голубого неба, легко покачивавшиеся на ветру, и в краткий миг мной овладело страстное желание назвать поместье своим.
— Оно у меня, — сказал я.
На щеках мистера Барбеллиона выступили красные пятна, он быстро встал и несколько раз прошелся взад-вперед по комнате. А потом сказал:
— Хотя поместье обременено долгами, как я вам говорил, ситуация может коренным образом измениться, коли суд признает завещание действительным, как и сделает, вне всяких сомнений. В таком случае все долговые обязательства прежнего владельца имущества — незаконного владельца — скорее всего, утратят юридическую силу.
Я изумленно уставился на него и сказал:
— Я не понимаю.
— Все очень просто. Как только будет доказано, что Джеймс не имел права продавать поместье, а следовательно, Момпессоны никогда не имели законного права собственности, все долговые обязательства, взятые ими на себя, станут недействительными.
— Это точно?
— В вопросах правосудия ничего нельзя утверждать с уверенностью, но ни у кого нет больше шансов добиться такого результата, чем у меня.
Во время нашей последней встречи мистер Барбеллион сказал, что поместье ничего не стоит, поскольку обременено огромными долгами. Теперь он говорил, что с помощью похищенного завещания долги можно аннулировать. Но имел я моральное право поступить так? Лишить всякой юридической силы разнообразные закладные и прочие долговые обязательства, наложенные на имущество? Конечно же имел, поскольку они брались незаконными владельцами. Кроме того, я поступлю так с целью обеспечить благосостояние поместья, а следовательно, и благополучие людей, живущих за счет доходов с него.
— Это обошлось бы мне очень дорого, — сказал я.
— Вы можете найти выход. — Мистер Барбеллион загадочно улыбнулся.
— Вы имеете в виду, занять? — спросил я. — Несколько месяцев назад ко мне приходил один человек с предложением ссудить меня деньгами до лучших времен.