К этому времени я был настолько обессилен, что уже и думать забыл о еде. Чуть позже мы с Бобом подали чай в гостиную экономки, а потом убрали со стола. В половине одиннадцатого человек, встреченный мной в коридоре, вышел из буфетной вместе с мистером Такаберри, раскрасневшимся и слегка пошатывавшимся. Они направились к лестнице.
— Пойдем, — сказал Боб, хватая меня за плечо и толкая в сторону лестницы вслед за ними.
По пути он завернул в свою каморку и взял там два деревянных ящика, один маленький, другой большой. Последний он сунул мне в руки, и я стал подниматься по лестнице следом за ним и двумя мужчинами. Я понял, что мы сопровождаем их, и, несмотря на крайнюю усталость, почувствовал возбуждение при мысли, что это приблизит меня к цели моего пребывания здесь.
Сначала мистер Такаберри выбрал ключ из внушительной связки, висящей на цепочке у него на поясе, и запер заднюю дверь — дверь в хозяйственный двор, которая раньше никогда не запиралась! Для меня это был удар. Потом мы поднялись по лестнице в холл, где Боб увернул газовые рожки, установленные только на этом этаже.
Мы приблизились к двери Голубой гостиной, и, когда ночной сторож (ибо теперь я догадался о должности хмурого мужчины) и дворецкий вошли, я попытался последовать за ними, но мистер Такаберри обернулся и раздраженно рявкнул:
— Куда ты лезешь, черт возьми? Тебе запрещается заходить в комнаты наверху, кроме как по утрам, чтобы прибраться. Ты меня хорошо понял?
Он разговаривал со мной, как со слабоумным, и, похоже, такое мнение обо мне получило распространение. (Каковое обстоятельство, как оказалось впоследствии, сыграло мне на руку.)
Я кивнул.
— Да, мистер Такаберри.
— Мистер Джейкман, если мальчишка будет причинять вам беспокойство, обращайтесь с ним, как сочтете нужным.
Сторож кивнул, испытующе глядя на меня.
И вот я стоял у каждой двери с зажженной свечой, которую отдавал мне Боб, прежде чем войти. Мужчины заходили внутрь и под надзором мистера Такаберри закрывали и закладывали засовами ставни. Боб обходил помещение, гасил все свечи и собирал огарки в маленький ящик. Когда они покидали комнату, дворецкий запирал дверь на замок.
Когда мы обошли таким образом весь нижний этаж, дворецкий и сторож заложили засовами и заперли на замок парадную дверь.
— Кто еще должен прийти? — спросил Джейкман.
— Все семейство дома, — ответил Нед, один из лакеев, дежуривший в холле, — кроме мистера Дейвида.
— Чтоб ему пусто было, — прорычал Джейкман. — Похоже, он опять явится под утро и не даст мне выспаться толком.
Я заметил, что Нед и Боб переглянулись и прыснули.
— Доброй ночи, Джозеф, — сказал мистер Такаберри, и лакей, в свою очередь пожелав доброй ночи дворецкому, отправился вниз, свободный от дежурства теперь, когда парадную дверь заперли.
Теперь мы все поднялись на следующий этаж и таким же манером обошли там все комнаты, включая, разумеется, Большую гостиную, столь сильно меня интересовавшую. Когда мы закончили, мистер Такаберри отдал ключи Джейкману и, к моему удивлению, забрал у Боба ящичек с огарками. (Позже я узнал, что одной из привилегий дворецкого являлось право продавать оные свечных дел мастеру.) Затем они с ночным сторожем пошли вниз, а мы с Бобом поднялись на следующий этаж.
Здесь мы — вернее, я — собрали башмаки и туфли, стоявшие у каждой двери и уложили всю обувь в большой ящик.
Так я узнал, что покои сэра Персевала и леди Момпессон находятся на этом этаже, равно как апартаменты «мистера Дейвида», «мистера Тома» и любых гостей, остающихся ночевать в доме.
Потом мы взошли на следующий этаж, где обитали менее важные члены семьи и старшая прислуга — управляющий, гувернантка и гувернер мистера Тома. Дальше мы подниматься не стали, поскольку выше находился чердачный этаж, где ночевали горничные и судомойки. Позже я узнал, что почти все лакеи, а также экономка и кухарка спят в подвале. Остальные слуги ночевали не в доме: кучера и грумы над конюшней, а прачки над прачечной.
Я еле тащил наполненный до верха ящик, когда мы спускались вниз, чтобы оставить последний в каморке Боба до завтрашнего утра.
— Займешься обувкой с утречка, — сказал лакей, потом повернулся и двинулся прочь по коридору.
— Прошу прощения, мистер Боб, а где мне лечь? — спросил я.
Он обернулся, пожал плечами и зевнул, но ответил с несвойственным для него добродушием:
— Последний мальчишка спал на скамье в судомойне, кажется.
— А одеяла у вас есть?
— Одеяла? — воскликнул он, мгновенно приходя в мрачное раздражение. — Нет. Я тебе что, горничная, что ли?
Боб широким шагом удалился, а я — в своем измученном состоянии готовый спать на любом ложе, даже на упомянутой узкой и жесткой скамье, — поплелся в судомойню, где обнаружил, что огонь в очаге чуть теплится. Я придвинул скамью по возможности ближе к этому слабому источнику тепла и растянулся на ней. Даже здесь теперь было холодно, и я испугался, что без одеяла мне не заснуть. Но я ошибался, ибо меня, еле живого от усталости, почти сразу сморил крепкий сон.
Казалось, прошло всего несколько минут, когда я почувствовал, как некая сила грубо вырывает меня из объятий сна. Я осознал, что меня трясут за плечо, и, открыв глаза, сразу прищурился, ослепленный ярким светом фонаря.
Потом фонарь притушили, и я увидел прямо перед собой лицо сторожа, смотревшего на меня волком.
— Убирайся отсюда. Здесь не твое место.
— Пожалуйста, мистер Джейкман, позвольте мне лечь вон там, — попросил я, указывая в дальний угол, ибо мне не хотелось покидать сравнительно теплое помещение.
— Нет, — отрезал Джейкман.
— Но в любом другом месте я замерзну, — слабо запротестовал я. — Куда мне пойти?
— К дьяволу, коли тебя интересует мое мнение. Там ты живо согреешься, полагаю. А теперь убирайся вон.
Он схватил меня за плечи и толкнул к двери. И вот, даже без свечки, я ощупью пробрался по коридору к столовой для прислуги. Там я почуял слабый, но едкий запах и при лунном свете, проникающем в крохотное оконце над самой землей, заметил какое-то движение под ногами. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что весь пол сплошь покрыт черными тараканами, словно блестящим живым ковром. Я содрогнулся от омерзения, но выбирать особо не приходилось, и я растянулся на одной из узких скамей. Мне пришло в голову, что еще несколько часов назад я задавался вопросом, есть ли в доме форма жизни ниже и презренней меня, и теперь узнал ответ.
Здесь было так холодно, что я не мог заснуть, даже несмотря на крайнее изнеможение. Недавний короткий сон притупил остроту усталости, и беспрестанный шорох отвратительных существ подо мной вгонял в дрожь.
Заветный документ сейчас находился всего в нескольких ярдах от меня — если предположить, что он хранится в тайнике, — но на пути к нему стояли препятствия в виде ночного сторожа, запертой двери Большой гостиной и, самое главное, секретного замка. Мне также следовало подумать о возможных путях бегства. Не имело смысла выкрадывать завещание для того лишь, чтобы обнаружить, что из дома не выбраться, как произошло со слугами, преследовавшими нас с мистером Дигвидом. И теперь, когда выяснилось, что задняя дверь запирается на ночь, стало очевидно, что она-то и окажется главным препятствием, ибо хотя я с уверенностью рассчитывал справиться с маленьким замком двери Большой гостиной, я хорошо понимал, что сложные замки парадной и задней дверей не взломать неопытному человеку вроде меня. Если не бежать сразу после кражи завещания, остается спрятать документ где-нибудь в доме и надеяться улизнуть с ним прежде, чем пропажа обнаружится. Но как это рискованно! При одной этой мысли я совсем лишился сна. Должно быть, в конце концов я все же забылся беспокойным сном со сновидениями, ибо следующее, что я помню, это тихий стук, осторожный и настойчивый, постепенно разбудивший меня. Открыв глаза, я обнаружил, что по-прежнему лежу в кромешной тьме. Стук повторился.