Кэт разглядывала его в свете свечи, восхищаясь сильным телом и чувствуя, как пылают щеки. Неожиданно ей показалось, что в комнате очень жарко. Кэт окунула пальцы в кувшин с водой и смочила лоб, но это мало помогло.
Если бы père увидел ее сейчас… что бы он сказал? Отругал бы за то, что она раздела беднягу и глазела на него, зная, что он лишен возможности прикрыться?
«Он понял бы. Ведь это все ради опрятности, а père так любит опрятность…»
В комнату проник лунный луч, и Кэт задула свечи; теперь скромность Гильома была уязвлена не так сильно. Налив воды в чашу, девушка смочила в ней ткань, отжала ее и начала смывать грязь с мужского тела.
Он застонал во сне, и она подумала, что, может, прикосновение влажной тряпки его беспокоит. Однако, наклонившись, она разглядела, что, хотя его глаза по-прежнему закрыты, на губах расплылась блаженная улыбка.
«Прохлада воды приятна его коже», — рассудила она, страстно желая поскорее вымыться самой.
Она продолжала трудиться над ним и уже добралась до груди, когда ее внимание привлекло какое-то движение.
«Бог мой, — подумала она, — так вот что имеют в виду, говоря о…»
Она сидела, с настороженным восхищением глядя, как поднимается плоть Гильома, и чувствуя прилив тепла в той части тела, где никогда прежде его не ощущала. Она всмотрелась в его лицо, но он полностью погрузился в свой пьяный мир. Очень медленно, чувствуя, как дрожат пальцы, она протянула руку и прикоснулась к вздыбившейся плоти.
Внезапно эта часть его тела снова пришла в движение. Кэт отдернула руку и прижала ее к груди.
Однако пальцы все еще сохраняли ощущение его кожи. Кэт вытянула руку и внимательно всмотрелась в нее. Она выглядела, как и раньше, — ее собственная, хорошо знакомая рука. Тем не менее ощущение было какое-то новое.
Вздрогнув, она как можно лучше прополоскала грязную тряпку, вылила в окно использованную воду и налила в чашу свежую. Сняла одежду и вымылась сама, время от времени оглядываясь через плечо на своего нежданного «кавалера». Натянула нижнюю сорочку и легла, и, когда солома при этом зашелестела, Гильом потянулся к ней, как будто это была самая естественная вещь — обнять ее. На миг он приоткрыл глаза и невнятно пробормотал:
— Я сплю или и впрямь обнимаю тебя?
После короткой паузы она ответила:
— От тебя несло, и я тебя вымыла. Нам предложили всего одну постель.
Вид у него сделался смущенный.
Рука Гильома на ее плече была теплой, прикосновение нежным, и вопреки собственной воле Кэт почувствовала к нему расположение. Однако она тут же взяла себя в руки и сказала строго:
— У нас нет выбора, придется спать вместе. Я верю в твое благородство, а иначе мне придется вылить на тебя остатки воды.
— Что ты… — забормотал он. — Я могу поклясться…
Кэт приложила палец к его губам.
— Ты пьян, Гильом, — прошептала она. — Давай спи дальше.
Он закрыл глаза и начал засыпать.
— Пьян… да… ты права… — Он произносил слова так невнятно, что она едва понимала их, однако последняя фраза прозвучала на удивление разборчиво: — А ты прекрасна.
Почувствовав, что сыт, Алехандро невольно ощутил себя виноватым при мысли о Кэт, которая, может быть, в этот момент бродит голодная где-то по улицам, пока он объедается в роскошном особняке.
«Где она сейчас? Понимает ли этот грубый француз, как следует о ней заботиться?»
Еще он задавался вопросом, стыдится ли хоть отчасти де Шальяк богатства своего стола, когда крестьяне по всей стране голодают, и решил, что вряд ли: не тот он человек, чтобы обременять себя подобными вещами.
«Но он, безусловно, хочет услышать от меня слова восхищения».
— Благодарю за гостеприимство, — сказал Алехандро, с трудом преодолевая чувство горечи. — Такого я не ел со времен пребывания при дворе Эдуарда.
— Я польщен, доктор, поскольку Эдуард известен своим гостеприимством. — Де Шальяк вскинул бровь. — Конечно, вы и сами могли бы жить очень даже неплохо.
«А теперь не смогу, поскольку мое богатство в твоих руках, и ты, надо думать, воспользуешься им сам».
— Это не проблема экономии, — сказал Алехандро. — Я не хотел привлекать внимание вызывающим поведением.
— Расходование денег на еду вряд ли можно счесть вызывающим поведением. Не забывайте, вы во Франции. Здесь все питаются так хорошо, как могут. Одни лучше, другие хуже, конечно.
Алехандро спрашивал себя, имеет ли де Шальяк вообще представление о царящем во Франции голоде. Гнев заклокотал внутри, однако каким-то чудом он сумел сдержать его усилием воли, внешне оставаясь спокойным. Единственное, что его по-настоящему волновало сейчас, это как сбежать и встретиться с Кэт. И если не удастся вернуть свое золото, что же… так тому и быть. Он выживет.
Да, есть же еще книга Авраама, как с ней? Несомненно, де Шальяк понимает ее ценность и будет обращаться с ней бережно, но если она останется у него, люди, для которых она предназначена, так и не узнают скрытых в ней сокровищ мудрости.
«Может, он все же вернет ее мне…»
Нет. Глупо даже спрашивать. Де Шальяк ни за что не согласится.
«Однако без помощи еврея секреты книги останутся для него за семью печатями, а единственный еврей, который у него есть, это я».
Какой смысл спорить с самим собой, когда рядом сидит человек, от которого…
— Рукопись, которая была при мне, — начал Алехандро, тщательно подбирая слова.
— Ах да. — Де Шальяк откинулся в кресле, ожидая продолжения.
— Она очень много для меня значит.
— Прекрасная книга, должен признать, но, как мне представляется, не более ценная, чем любая другая. В чем ее значение?
Де Шальяк снова играл с ним, это ясно, поскольку даже переведенного отрывка достаточно, чтобы понять природу скрытых в книге секретов.
«Он хочет услышать это от меня».
— В ней сокрыто послание мудрости, предназначенное для моих соотечественников.
— Послание от вашего бога?
— Нет.
— Тогда от кого? — В голосе де Шальяка внезапно послышались нотки раздражения.
Алехандро молчал.
— Повторяю вопрос: от кого?
— Не знаю я, от кого! — почти прокричал Алехандро. — Знаю лишь, что ее написал человек по имени Авраам, который называет себя священником или левитом.
— На некоторых страницах есть алхимические символы, коллега. Этот Авраам… он разбирается в искусстве алхимии?
— Я расшифровал недостаточно, чтобы ответить на ваш вопрос.
Некоторое время элегантный француз с задумчивым видом сидел в резном кресле и глядел в пространство, по-видимому забыв о госте. Потом он поднялся и начал расхаживать по комнате, но в конце концов остановился и посмотрел на Алехандро.