Я уловила сочувствие в ее голосе. Мысль о том, что мои проблемы на работе вынуждают Френни взвалить на свои плечи взрослые обязанности, вызвала у меня злость. Ведь она еще совсем ребенок.
– Сегодня никаких домашних дел, – заявила я всем. – Я напишу записки вашим учителям. Мы будем играть.
Они радостно завизжали. Видеоигры, воздушная кукуруза, мороженое, громкая музыка, сражения подушками; мы испробовали все подобные развлечения, которые кажутся бессмысленными тем, кто слишком серьезен, чтобы понять, что это такое. Даже мой мрачный сын, который бывал ужасно замкнутым, когда на него накатывало, повел себя неожиданно дружелюбно.
Около десяти девочки пошли спать. Эван захотел остаться, чтобы немного посидеть со мной, за что я была ему благодарна. Мы посмотрели «Аполлон-13», перескакивая к самым лучшим частям и прислушиваясь к хихиканью Френни и Джулии, которое доносилось из-за закрытых дверей их спальни. Иногда мне казалось, что Эван чувствует себя одиноко из-за отсутствия брата. Однако сегодня это его не беспокоило: он заполучил маму в свое полное распоряжение.
Я не могла поверить, когда он прижался ко мне во время драматической сцены возвращения.
– Мама, – нерешительно заговорил он.
– Да, милый…
Я почувствовала, как напряглись его плечи. Ему не нравилось, когда я так его называла. Я прижала его к себе на мгновение и сказала:
– Извини, Эван. Я забываю, когда отвлекаюсь. Так о чем ты?
– В последнее время ты мало бываешь дома.
Нож в сердце.
– Я знаю и сама переживаю. Сейчас я работаю над одним делом, которое отнимает у меня много времени.
Он сразу заинтересовался.
– А что за дело?
Я не знала, стоит ли рассказывать. У меня не было возможности предвидеть, какое впечатление произведет на Эвана мой рассказ. В конце концов я решила не вдаваться в подробности.
– Паршивое дело, сын. Пропали дети. Мальчики твоего возраста. Некоторых из них не могут найти уже довольно долго, и я боюсь, что они могли погибнуть.
Он ненадолго задумался, а потом спросил:
– И как идет расследование?
Вопрос меня немного удивил, и я ответила на него так, словно Эван был взрослым.
– Очень трудно. Иногда такое случается. У меня уже довольно давно появился подозреваемый, но у нас до самого последнего времени не хватало улик, чтобы его арестовать. Сейчас я жду ордер на арест, но не знаю, выпишут его или нет. Я не могу просто позвонить судье и сказать: «Я думаю, преступник он». Я должна иметь резонное основание. А разные судьи относятся к этому по-разному. Более того, иногда один и тот же судья в одном случае выпишет ордер на арест, а в похожей ситуации – откажется. Это невозможно объяснить.
– Вот дерьмо.
Пожалуй, слишком по-взрослому. Но я не стала его поправлять – это можно сделать потом, когда пройдет «момент».
– Да, дерьмо. Могу дать тебе совет: если не хочешь разочарований, не иди работать в полицию.
– А мне кажется, что у тебя классная работа, мама. Я все время хвастаюсь своим друзьям.
– Эван, это замечательно. Я понятия не имела.
– Мне нравится, что ты полицейский. И что ты ловишь плохих парней.
Я всегда надеялась, что сумею вырастить детей, которые понимают ценность осмысленной работы. Похоже, мне это удалось.
Впервые за долгие годы – во всяком случае, мне именно так казалось – я накрыла сына одеялом и выключила свет в его комнате. Оставшись в одиночестве, я села за компьютер и написала отчет о своей сегодняшней осмысленной работе, пока события еще не стерлись из памяти. Еще одна попытка подчеркнуть достоинства собранных мной улик: именно Уилбур Дюран стоит за похищениями детей. Кроме того, мне нужно было обосновать нашу развлекательную поездку в конфискованном лимузине, принадлежащем налогоплательщикам.
«Ко всем трем мальчикам приставал мужчина, принявший облик хорошо знакомого человека для каждой из будущих жертв. Попытки совершались примерно с часовыми интервалами; в процессе реконструкции событий мы подтвердили, что из одного места похищения в другое можно попасть менее чем за пятнадцать минут, даже с учетом напряженного движения, что позволяет предположить: за попытками похищений стоит один и тот же преступник, меняющий обличья. Все трое мальчиков имеют одинаковый рост, вес, цвет кожи и возраст, что полностью соответствует многочисленным жертвам предыдущих похищений, в которых подозревается тот же преступник.
Моя профессиональная подготовка и опыт позволяют сделать вывод: похитителю хорошо известно, что мы напали на его след, и он сознательно позволил всем трем жертвам сбежать, чтобы сбить расследование с толку. Попытки похищения проводились в таких местах, где низка вероятность появления свидетеля, хотя в одном случае свидетель был, однако он оказался не склонным к сотрудничеству и недостаточно надежным. Ни одна из жертв не могла бы оказать реального сопротивления решительно настроенному похитителю, но все трое сумели вырваться из его рук без особых усилий, что подтверждает теорию о том, что преступник сознательно позволил им сбежать».
Он мог бы похитить по меньшей мере одного из них, если бы действительно этого хотел, – и если он пользовался только маской и париком, то у него было достаточно времени для смены внешности. Все мальчики сошлись на том, что их хватали за руку, но им легко удавалось вырваться.
Я пожалела, что не могла это включить в запрос на ордер на арест.
Когда я на следующее утро явилась в участок, оказалось, что все это уже не имеет значения. Спенс и Эскобар стояли возле моего стола, а на их лицах расплывались широкие улыбки.
Мне вновь попался хороший судья.
– Мы готовы ехать, – сказал Спенс.
– Да, наверное, – с некоторым сомнением ответила я. – Вот только куда?
Жан де Малеструа прислал мне записку, в которой сообщил, что собирается провести вечер в компании де Тушеронда и брата Блуина, чтобы решить, как организовать завтрашний процесс. Я пообедала в монастыре с другими женщинами, которые устроили целый консилиум по поводу моей раненой руки. И хотя мне многое хотелось обсудить с его преосвященством касательно прошедшего дня, должна признаться, что женское общество стало приятным разнообразием после стольких дней среди мужчин. Мы собрались вокруг длинного стола в главном зале монастыря. За все годы, проведенные мной в его стенах, я не видела, чтобы кто-нибудь столько крестился, обсуждая шепотом события дня. Но в их разговорах я не слышала того отчаяния, которое окутывало толпу на площади, и это было так же живительно, как вкусная еда на столе. После обеда я отправилась в свою комнату и там в полной мере насладилась одиночеством.
Одиночество, размышления. Одно естественно следует за другим. Да и о чем еще я могла думать, если не о том, что узнала в Шантосе? Что можно рассказать – если вообще можно – и кому? Я уже две недели не писала сыну в Авиньон и за это время успела получить от него два письма, оба пронизанные теплыми чувствами ко мне и любопытством по поводу того, что у нас происходило. Мне хотелось рассказать ему обо всем, но я не знала, как сообщить наши новости, не упоминая о том, что мне теперь известна судьба его брата, и о страшном подозрении, поселившемся в моей душе.