Я обнимал мертвых детей, и восхищался их головами и конечностями, и пытался решить, кто из них был самым красивым. Я хранил их головы, пока не наступило время, когда мне пришлось расстаться с большей частью…
Он заклинал родителей правильно воспитывать своих детей, беречь их от падения в пропасть, в которую угодил он.
– Тех из присутствующих, у кого есть дети, я умоляю внушать им с самых первых дней веру в Бога и его законы, а также воспитывать в добродетели. Следите за своими детьми, которых не следует одевать в роскошные одежды и позволять им жить в праздности. Сделайте все, что в ваших силах, чтобы у них не развилось стремление к красивым вещам и вину, потому что именно эти желания приводили меня в состояние крайнего возбуждения, в коем я и совершил большинство своих преступлений.
Наконец он попросил прощения у тех, кому причинил зло.
– Я умоляю родителей и друзей тех детей, кого я так жестоко убил, простить меня и одарить своим благословением, а также молить вместе со мной Бога о спасении моей души.
Когда он закончил, в зале повисла звенящая тишина. Потом со своего места поднялся Шапейон.
– Итак, пришло время назначить день для вынесения приговора, – сказал он.
– Да, – проговорил Жан де Малеструа, и я услышала в его голосе то же сильное желание, чтобы все это поскорее завершилось, которое испытывала сама. – Мы соберемся завтра для вынесения приговора.
Он ударил молотком по столу и тоже встал. Заседание суда подошло к концу.
Это признание милорда Жиля стало последним.
– Не думала, что его новые откровения так на меня подействуют – ведь я уже столько всего о нем узнала, – сказала я Жану. – Но каждое его слово разрывает мне сердце.
– Учитывая, какая правда нам открылась, причинить нам боль сейчас совсем не трудно. То, что он убил моего брата… Разве может быть что-нибудь страшнее?
– Я думаю, что первая рана, которую он тебе нанес, была не менее ужасной, – сказала я. – Стать предметом домогательств, выслушивать угрозы, быть вынужденным прикасаться… подчиниться…
Я плакала, но уже без слез – их больше не осталось. Мне даже говорить было трудно, и мой голос звучал едва слышно.
– Предаваться греху содомии. Боже праведный, Жан, я бы все отдала, чтобы вернуть то время и все изменить. Мы бы могли покинуть это исполненное зла место, уехать куда-нибудь…
– И что бы мы делали, матушка? Стали бы крестьянами? Но ведь отец не был земледельцем или скотоводом. Он был солдатом, а солдаты, которые не находятся на службе, превращаются в разбойников, чтобы прокормить свои семьи. Наши мечты и надежды, мое образование, служба Мишеля – все пошло бы прахом.
Конечно же, он был прав. Он защищал тех, кого любил, и все, о чем мы мечтали. Но такой дорогой ценой. То, что он после свершенного над ним насилия, став взрослым мужчиной, превратился в достойного человека, я считала чудом.
– Идем, – сказала я и встала с жесткой каменной скамейки, на которой мы сидели во внутреннем дворе.
Подул холодный октябрьский ветер, и я замерзла: почти не чувствовала пальцев, носа, щек.
– Давай забудем наши печали и вспомним, что на свете есть еще и радости.
И мы отправились на поиски брата Демьена. Наш садовник, совмещавший с любимым занятием службу во имя Господа, сразу же после того, как заседание суда объявили закрытым, отправился проследить за сортировкой яблок. Самые лучшие будут перенесены в холодный подвал, чтобы радовать нас зимой. А те, которым не повезло и у них на боку имеются вмятины или пятна, пойдут под пресс. Потом сок перельют в дубовые бочки, где он будет некоторое время бродить. Я бы с наслаждением сейчас выпила стаканчик или даже два восхитительного вина, чтобы немного смягчить воспоминания о прошедшем дне.
Когда мы вошли в сарай, где хранился урожай, нас тут же окутали чудесные запахи, да и воздух здесь оказался теплее, чем снаружи – там уже пахло поздней осенью и обещанием холодной зимы. Бочки и горы яблок были повсюду. Брат Демьен отложил несколько великолепных красных яблок в сторону. Я взяла одно и принялась с восхищением вертеть его в руках.
– На завтрак его преосвященству?
– И в подвал герцога Иоанна, – ответил он.
Он огляделся по сторонам, проверяя, как идут дела.
– Все замечательно, – заметил он, – хотя в этом году нас много отвлекали. – Он рассеянно вынул яблоко из одной бочки и переложил в другую. – Боюсь, я уделял меньше внимания нашему урожаю, чем следовало. Разумеется, братья и сестры работали и без меня и прекрасно со всем справились, но со мной получилось бы гораздо лучше.
Иными словами, ему не пришлось бы перекладывать яблоки из одной бочки в другую.
– У нас выдался необычный урожай, – проговорила я. – Да и год не совсем обычный.
– Спаси нас Господи от еще одного такого же года, – сказал брат Демьен и перекрестился, чтобы придать своим словам дополнительную силу. – Но, боюсь, он станет еще более запоминающимся, и довольно скоро.
– Почему? – спросила я.
– Я слышал, что милорд Жиль намерен говорить с его преосвященством и Л'Опиталем. Он хочет заключить сделку.
– На какую сделку он может сейчас рассчитывать?
– Касающуюся его смерти.
– Но никто не сомневается, что его приговорят к смерти. Его преосвященство ни за что не согласится на простое тюремное заключение.
– Разумеется, – проговорил брат Демьен. – Это не обсуждается. Но мне сказали, что он желает обсудить способ.
Меня снова охватил почти невыносимый гнев; но я надеялась, что сумела не выдать себя. И не сомневаюсь, что мне это не удалось, потому что оба молодых священника – мой сын и брат Демьен – тут же внимательно на меня посмотрели.
Я снова накинула капюшон и, не говоря ни слова, повернулась к двери. Еще прежде, чем Жан успел вымолвить хоть слово, я помчалась к замку.
Мой сын, который был моложе, естественно, сумел меня догнать. Но я не позволила ему сопровождать меня к Жану де Малеструа. Должна заметить, что он повел себя в неподобающей для священника манере: иными словами, принялся ругаться. Превратился в возмущенного сына, пытающегося остановить мать. Но я не поддалась на его уговоры.
Его преосвященство сидел за столом, перед ним стоял поднос с ужином, повсюду были разбросаны бумаги, к еде он не притронулся. Беспокойство на его лице сменилось радостью, когда он меня увидел, и его улыбка показалась мне искренней.
– Я думал, вы будете ужинать с сыном, иначе непременно пригласил бы вас.
– У меня сегодня нет аппетита. – Я показала на поднос. – У вас, похоже, тоже.
– Мой желудок упрямо твердит, что не желает никакой еды.
– И не удивительно, учитывая то, что мне сказали пять минут назад. Неужели милорд действительно намерен просить снисхождения? Я слышала о какой-то сделке.