– Ваше преосвященство, как вам не стыдно! Неужели вы хитростью собираетесь лишить меня возможности участвовать в деле, которое я начала без вашей помощи и которое было проведено настолько хорошо, что вы посчитали возможным заняться им после меня?
Жан де Малеструа поморщился, поскольку не привык, чтобы на него кричали, да еще так пронзительно. Как, впрочем, и его охрана, которая примчалась на шум. Одним движением глаз он отослал их, и мы снова остались одни: я в ярости, которая росла с каждым ударом сердца, он – со своим проклятым терпением.
– Вы выставляете все в таком невыгодном свете. Я же всего лишь хотел защитить вас от страданий.
– Вы меня хорошо знаете, брат; я не из слабых. Бог столько раз меня испытывал, что я стала сильной.
– Я хотел бы защитить вас от испытания, которое Он приготовил вам сейчас. Оно может оказаться слишком тяжелым.
– Вы часто напоминаете мне, что Господь не отказался испить горькую чашу – и я вам это повторю.
– В моей власти запретить вам присутствовать на слушании. И вам это известно.
Какое возмутительное предательство!
– Естественно, ваше преосвященство, вы можете поступить со мной как посчитаете нужным, пока я остаюсь вашей личной служанкой. Но не удивляйтесь, если я сброшу этот проклятый покров и перестану вам подчиняться.
– Вы этого не сделаете. Вы не можете.
Я сорвала с головы покров и швырнула на землю.
– Я жила без этой тряпки раньше и, если нужно, проживу и дальше. Чего бы мне это ни стоило.
Он несколько секунд молчал, просто смотрел на меня грустно и одновременно сочувственно.
– Вас может не беспокоить, что станет с вами, Жильметта, но, поверьте, меня это беспокоит, и очень сильно, – сказал он наконец.
– В таком случае вы должны сдержать обещание, которое дали мне перед Богом, – заявила я. – Или я отсюда уйду.
В результате, когда Жан де Малеструа отправился тем утром на заседание светского суда, я шагала рядом с ним. Настроение у меня было немного испорчено нашей размолвкой, так что вид разъяренной толпы, собравшейся на площади перед дворцом, немного меня отвлек. Увидев нас, все одновременно завопили и бросились вперед. Крестьяне орали от негодования, возмущались тем, что суд проходит при закрытых дверях и очень затягивается. Политические игры аристократов – с привлечением золота и владений – были непонятны этим простым людям. Они хотели быстрого и простого правосудия.
Но, выглядывая из-за щитов и поднятых мечей стражи, я увидела среди собравшихся большое количество людей, чья одежда выдавала высокое положение. Думаю, их привлекло обещание мрачного и захватывающего зрелища – все-таки не каждый день могущественный аристократ и прославленный герой так драматично падает с высоты своего положения.
Мы поспешно вернулись во дворец и были вынуждены пройти по сырому, плохо освещенному лабиринту тоннелей, шедших под землей по периметру всего дворца. Мы миновали место, где однажды англичанам удалось прорвать оборону, теперь его, естественно, восстановили, но все равно следы остались, и через некоторое время вышли в подвал под верхним вестибюлем.
Свет и воздух! Я вдохнула полной грудью и встряхнула подол, чтобы прогнать насекомых, которые могли прицепиться к нему по пути. Мы быстро поднялись на балкон третьего этажа и посмотрели вниз, на толпу, находящуюся примерно в пяти или шести футах. Хотя его преосвященство стоял в глубине балкона, нас все равно заметили, и тут же в воздух поднялся дружный хор проклятий и угроз, которые гулким эхом отражались от каменных стен.
– Повесить его! Пусть он страдает так, как страдали наши сыновья! Пусть он будет проклят и навечно отправляется в ад!
Брат Демьен сумел пробраться к нам на балкон.
– Они сошли с ума, – задыхаясь, проговорил он.
– И с каждой минутой становятся все безумнее, – подтвердил его преосвященство. На его лице, когда он оглядывал толпу, появился намек на страх, который я замечала на нем так редко. – Стража может оказаться в меньшинстве, – заметил он. – Какие они все разные – богатые, бедные, простые люди и аристократы.
Брат Демьен оказался не столь великодушен в оценке их природы.
– Шарлатаны, карманники, лоточники с дурацкими безделушками…
Он лучше меня замечал подобные вещи, но, присмотревшись внимательнее, я поняла, что он прав. Сверху было отлично видно, что в толпе снуют лавочники и мелкие воришки, которые решили поживиться за счет тех, кто пришел в Нант с полупустыми карманами, а домой вернется и вовсе с пустыми. Кроме воров и карманников, здесь собрались танцоры, жонглеры, менестрели и шуты, одетые в разноцветные диковинные костюмы, они шныряли в толпе в надежде получить хотя бы пару су за свои выступления. Существовала опасность, что происходящее превратится в развлечение, а серьезность и торжественность предстоящего события раскрасит яркая мишура праздника.
Однако все эти люди хотели одного и того же – Жиля де Ре. Его временно поместили в той части аббатства, что была отведена под жилища братьев, и ему придется пройти сквозь толпу, чтобы попасть во дворец, где будет проходить суд.
Они его ждали.
Минут пять спустя появились закрытые занавесками женские носилки, которые несли шестеро сильных мужчин вместо обычных четверых.
Что-то тут явно было не так. Мы все не сводили с носилок глаз, а брат Демьен наконец сумел высказать вслух наши подозрения:
– Очень полная дама.
Толпу тоже не удалось обмануть. Они бросились вперед и принялись дергать занавески. Носильщики пошли быстрее и сильнее сжали ручки носилок, а стража, сопровождавшая их, начала оттеснять толпу.
– Не мог же он пройти по переходам, как мы, – тихо сказала я.
– Он войдет этим способом, – со спокойной уверенностью ответил Жан де Малеструа.
Я сделала шаг назад и посмотрела на епископа. На лице у него я не заметила радости, скорее чувство, близкое к удовлетворению. Он давал этим людям то, что они хотели, иными словами, присутствие Жиля де Ре в самом сердце толпы. Отсюда его беспокойство за стражу, необходимость в которой он, похоже, недооценил. Я взглянула вниз и увидела, что стражникам удается справляться с толпой, но ценой огромных усилий.
Я повернулась, намереваясь заговорить с епископом, но он умудрился незаметно исчезнуть.
Когда пробил колокол, толпа пришла в неистовство, от нее потекли волны яростной, жгучей ненависти. Оскорбления, проклятия и угрозы неслись со всех сторон, словно простым крестьянам позволено, не опасаясь наказания, поносить своего правителя. Совсем недавно, когда милорд был в фаворе, они расступились бы перед ним, показывая свое почтение, как случилось во время Прощеного воскресенья, когда он пришел на исповедь. Сегодня почтение сменилось злобными насмешками и глумливыми криками.
Солдаты Бога, в одеждах священного алого цвета, были вынуждены обнажить свое оружие и наставить на волнующееся море людей мечи и пики.