– Меня зовут Курт Валландер, я следователь из истадской полиции, – сказал он, протягивая руку для рукопожатия. – А вы, наверное, Тумас Рундстедт, начальник ревизионного отдела в ландстинге.
Лысый коротко кивнул.
– А в чем дело? – спросил он. – Мы несколько раз просили, чтобы нас не беспокоили. Финансы ландстинга – не игрушка. Особенно в нынешнее время.
– Конечно, конечно. Я вас долго не задержу. Скажите, знакомо ли вам имя Ларс Борман?
Тумас Рундстедт удивленно поднял брови:
– Это было еще до меня. Ларс Борман работал у нас ревизором. Он умер. Но я его не знал, я всего полгода работаю в ландстинге.
Черт подери, подумал Валландер. Незачем было ехать в Хёэр.
– Вас что-нибудь еще интересует?
– А кто работал до вас?
– Мартин Оскарссон. Он ушел на пенсию.
– Значит, он был шефом Ларса Бормана?
– Да.
– А где он сейчас?
– Живет в Лимхамне. Красивый дом у пролива. Мёллевеген, а номер дома не помню. Посмотрите в телефонном справочнике.
– Тогда все, – сказал Валландер. – Извините за беспокойство. А вы знаете обстоятельства смерти Ларса Бормана?
– Он вроде бы покончил жизнь самоубийством.
– Успехов вам с бюджетом, – сказал Валландер. – Небось налоги повысите?
– Там видно будет, – улыбнулся Тумас Рундстедт и пошел в зал.
Валландер кивнул дежурному и пошел к машине. Позвонил в справочную и выяснил, что Мартин Оскарссон живет на Мёллевеген, 32.
Он добрался туда около двенадцати.
Это был каменный дом старинной постройки – над большой входной дверью красовалась надпись «1912». Он позвонил. Дверь открыл пожилой человек в тренировочном костюме. Валландер представился и показал удостоверение. Хозяин пригласил его в дом. Интерьер представлял собой полную противоположность мрачноватому фасаду: светлая мебель, занавески пастельных цветов, очень просторно. Откуда-то доносились звуки старой пластинки. Валландеру показалось, что он узнал голос старого артиста варьете Эрнста Рольфа. Мартин Оскарссон предложил ему сесть и поинтересовался, не хочет ли он кофе. Валландер отказался.
– Я приехал поговорить с вами о Ларсе Бормане, – сказал он, – по совету Тумаса Рундстедта. Ларс Борман погиб год назад, незадолго до того, как вы вышли на пенсию. Официальная версия – самоубийство.
– А почему вас заинтересовал Ларс Борман? – спросил Оскарссон, и Валландеру показалось, что он насторожился.
– Его имя всплыло в проходящем сейчас следствии.
– Какого рода следствии?
Валландер подумал, что стоит сказать все как есть.
– Вы, наверное, читали в газетах несколько дней назад о зверском убийстве адвоката в Истаде. Именно в связи с этим делом у меня и возникли вопросы, касающиеся Ларса Бормана.
Мартин Оскарссон долго и внимательно смотрел ему в глаза, прежде чем начал говорить:
– Я хоть и старый человек, но еще не совсем. Во всяком случае, способность удивляться я сохранил. А вы меня удивили. Поэтому я отвечу на ваши вопросы. Если смогу, разумеется.
– Ларс Борман работал ревизором в ландстинге. Какого рода эта работа? И как давно он работал?
– Ревизор есть ревизор, – сказал Мартин Оскарссон, – ясно, какого рода у него работа. Он проверяет бухгалтерию, в нашем случае бухгалтерию ландстинга. Смотрит, соблюдены ли существующие законы и предписания, не превышены ли статьи расходов. Помимо этого следит за выплатой зарплаты. Надо помнить, что ландстинг – очень крупная организация, состоящая из множества мелких подразделений. Самая главная задача ландстинга – здравоохранение. Но есть и другие дела – образование, культура… в общем, много всего. Ларс Борман, конечно, был у нас не единственным ревизором. Он пришел в ландстинг из управления коммуной в начале восьмидесятых.
– Он был хорошим ревизором?
– Лучшим из всех, кого я когда-либо знал, – без промедления и очень уверенно сказал Оскарссон.
– Почему вы так считаете?
– Он работал быстро и чрезвычайно аккуратно. Очень любил свою работу, постоянно вносил предложения, как сэкономить деньги в ландстинге.
– Все говорят, что он был очень порядочный человек.
– Никаких сомнений. И ничего удивительного – большинство ревизоров порядочные люди. Конечно, есть и исключения… но такие обычно не удерживаются. Особенно в ландстинге.
Валландер немного подумал.
– И вдруг он кончает жизнь самоубийством, – сказал он. – Это было неожиданно для вас?
– Конечно, неожиданно. А разве не все самоубийства неожиданны?
Валландер потом не мог объяснить, что насторожило его. Что-то изменилось в голосе Мартина Оскарссона… но что? Появилась какая-то неуверенность… может быть, нежелание отвечать? Характер беседы изменился, Оскарссон напрягся, приветливость уступила место настороженности.
– Вы работали с Ларсом, – сказал Валландер, – и, разумеется, хорошо его знали. Что это был за человек?
– Мы с ним общались только на работе. У него была его работа и семья. Никто не покушался на его личную жизнь. Да и он не давал для этого повода.
– Может быть, он был неизлечимо болен?
– Не знаю.
– Но вы, должно быть, много размышляли по поводу его самоубийства.
– Это было очень тяжелое для меня время. Во всяком случае, это событие омрачило последние месяцы.
– Можете рассказать о его последнем рабочем дне?
– Он повесился в воскресенье, так что последний раз я его видел в пятницу после обеда. Как раз было совещание по экономике. Довольно шумное и сумбурное, к сожалению.
– Почему?
– Взгляды разошлись. Надо было решить одну проблему, и мы никак не могли прийти к соглашению.
– Какую проблему?
Мартин Оскарссон задумчиво на него поглядел:
– Я не уверен, что обязан отвечать на этот вопрос.
– Почему нет?
– Во-первых, я на пенсии. Во-вторых, есть деликатные вопросы, и у нас существуют предписания, что мы имеем право говорить, а что нет.
– В нашей стране, между прочим, существует принцип прозрачности, – сказал Валландер.
– Этот принцип не касается сведений, которые по особым причинам не могут быть обнародованы.
Валландер задумался:
– Значит, в свой последний рабочий день Ларс Борман принял участие в совещании по экономике?
Оскарссон кивнул.
– И на этом совещании обсуждалась, в шумной и сумбурной обстановке, какая-то экономическая проблема, которую вы расцениваете как не подлежащую обнародованию? Это значит, что протокол засекречен?