В лицо пахнуло застоявшимся воздухом давно не проветриваемого помещения. В доме была большая гостиная, спальня поменьше и кухня. Мебель светлого дерева. Он провел ладонью по одному из стульев и подумал, что хорошо бы завести светлую деревянную мебель в его темном доме в Буэнос-Айресе. На стенах висели коврики, на них были вышиты какие-то непонятные изречения. Он зашел в кухню и нажал на выключатель – все в порядке, свет есть. На столе стоял телефон. Он поднял трубку и послушал сигнал. Большой морозильник в кухне был битком набит продуктами. Он попытался понять, что это значит. Дом пустует только временно? Он не знал. Он достал пакет с замороженными гамбургерами и положил на стол. Открыл кран – вода исправно потекла.
Он сел и набрал длинный номер в Буэнос-Айресе. Ему никак не удавалось правильно вычислить разницу во времени. Он услышал длинные гудки и рассеянно подумал, интересно, кому придет счет за международный разговор со своей дачи в горах.
Ответила Мария. Как всегда, голос ее звучал нетерпеливо, как будто бы он оторвал ее от какого-то важного дела. Ее дни протекали в бесконечной уборке и готовке. Если у нее вдруг появлялось свободное время, она не находила себе места и начинала раскладывать сложнейший пасьянс, который он так и не мог постичь, хотя его не покидало чувство, что она жульничает. Не для того, чтобы пасьянс побыстрей сошелся, а, наоборот, чтобы заниматься им как можно дольше.
– Это я, – сказал он. – Ты меня слышишь?
Она говорила громко и быстро, как всегда, когда нервничала. Меня уже очень долго нет дома, подумал он. Она, наверное, думает, что я ее бросил, что я никогда не вернусь.
– Ты где? – спросила она.
– Все еще в Европе.
– Где в Европе?
Он вспомнил карту.
– В Норвегии.
– А что ты там делаешь?
– Изучаю мебель. Скоро приеду.
– Дон Батиста несколько раз тебя спрашивал. Он очень недоволен. Он говорит, что ты обещал ему реставрировать диван, который он хочет подарить дочери на свадьбу в декабре.
– Скажи ему, что я успею. Что еще случилось?
– А что может случиться? Революция?
– Откуда я знаю. Просто спрашиваю.
– Хуан умер.
– Кто?
– Хуан. Старый консьерж.
Она говорила теперь помедленней, но все равно слишком громко. Она, наверное, считала, что иначе он ее не услышит – ведь Норвегия так далеко. Интересно, сумеет ли она показать Норвегию на карте. Как странно – он особенно чувствует ее близость, когда она говорит об умерших. Смерть старого консьержа Хуана его не удивила. Несколько лет назад тот перенес инсульт и после этого еле-еле, приволакивая ногу, передвигался по двору, как бы примеряясь к работе, сделать которую надо бы, но сил уже нет.
– Когда похороны?
– Уже похоронили. Я положила на гроб цветы. От тебя тоже.
– Спасибо.
Они замолчали. В трубке шипело и потрескивало.
– Мария, – сказал он. – Я скоро приеду. Мне тебя очень не хватает. Я тебе не изменил. Но это очень важная поездка. Я как во сне, мне все время кажется, что я в Буэнос-Айресе, а все мне только снится. Мне надо было увидеть то, чего я раньше не видел. Не только их светлую мебель, но и себя самого. Я старею, Мария. В моем возрасте надо ездить одному, чтобы понять, кто ты есть. Я возвращаюсь другим человеком.
– Каким еще другим? – спросила она с беспокойством.
Он знал, что Мария очень боится перемен. Зачем он все это говорит?
– Я стал лучше, – сказал он. – В дальнейшем буду есть только дома. Может быть, иногда, очень редко, загляну в «Ла Кабану».
Судя по ее молчанию, она ему не поверила.
– Я убил человека, – сказал он. – Человека, который много лет назад, когда я еще жил в Германии, совершил чудовищное преступление.
Зачем он это сказал? Он и сам не знал. Исповедь по телефону с одного конца земли на другой. Он, исповедующийся, сидит в горной хижине в шведском Херьедалене, а она, исповедник, – в тесной и сырой квартире в центре Буэнос-Айреса. Признание человеку, который просто не поймет, о чем речь, который вообще не в состоянии представить себе, что он, Арон Зильберштейн, способен на насилие по отношению к другому человеку. Наверное, слова эти вырвались у него потому, что ему просто-напросто стало уже не под силу нести этот груз в одиночку. Он должен был с кем-то поделиться. Пусть даже с Марией, хотя она и не поймет, о чем он говорит.
– Когда ты приедешь? – снова спросила она.
– Скоро.
– Квартплату опять повысили.
– Помолись за меня.
– Из-за квартплаты?
– Плюнь на квартплату. Думай обо мне. Утром и вечером.
– А ты вспоминаешь меня, когда молишься?
– Я не молюсь, Мария, ты же знаешь. В нашей семье молишься ты. Мне надо заканчивать разговор, но я еще позвоню.
– Когда?
– Не знаю. Пока, Мария.
Он положил трубку. Надо было бы сказать, что он ее любит. Может быть, это и не так, но она все равно самый близкий ему человек. Она будет рядом с ним, она будет держать его руку, когда ему придет время умирать. Но она, похоже, не поняла. Она не поняла, что он и в самом деле убил человека.
Он встал и подошел к низкому окну. Уже совсем рассвело. Он смотрел на горы, но перед глазами была Мария – как она сидит в красном плюшевом кресле у телефонного столика.
Ему очень хотелось домой. Он сварил кофе и открыл наружную дверь, чтобы немного проветрить. Он знал, что сказать, если кто-то вдруг появится на тропинке. Герберт Молин – да, он его убил. Но не второго. Никто, конечно, не появится, постарался он убедить сам себя. Здесь никого нет. Вполне можно обосноваться в этой бревенчатой хижине, пока он пытается найти ответ – что же произошло там, в лесу, когда кто-то убил Авраама Андерссона.
На полке стояла фотография в рамке. Двое детей сидят на каменной ступеньке крыльца – как раз на той, под которой он нашел ключ. Они смотрят прямо в объектив. Он снял фото с полки и повернул обратной стороной. Там стояла дата – 1998 год. Кроме того, была надпись – «Стокгольм». Он методично осмотрел дом – ему хотелось узнать, кому он принадлежит. Наконец, нашелся счет из магазина электротоваров в Свеге. Он был выписан на человека по имени Фростенгрен из Стокгольма. Это успокоило его – вряд ли кто-то приедет сюда из Стокгольма в это время года. К тому же ноябрь – как раз тот месяц, когда туристов уже нет, а лыжники еще не появились. Единственное – надо всякий раз убедиться, что тебя никто не видит, когда сворачиваешь на проселок. И не появился ли кто-то в заколоченных домах по дороге.
Остаток дня он провел в доме. Он долго, без сновидений, спал, потом проснулся отдохнувшим и спокойным. Выпил кофе, поджарил гамбургеры. Он то и дело подходил к окну полюбоваться на горы. В два часа дня пошел дождь. Он зажег лампу над столом в гостиной и сел у окна. Ему надо было подумать – что предпринять дальше.