— С трудом представляю тебя в кресле судьи.
— Я тоже. Но ежедневно в нем сижу.
На следующий день подруги вместе доехали до Главного вокзала.
— Я возвращаюсь к своим китайским поэтам, — сказала Карин. — А ты что будешь делать?
— Во второй половине дня ознакомлюсь с двумя обвинительными заключениями. Одно по делу вьетнамской шайки, занимающейся контрабандой сигарет и наглыми нападениями на стариков. В шайку входят несколько весьма омерзительных юнцов. Второе обвинение касается женщины, которая жестоко обращалась со своей матерью. Насколько мне известно, ни мать, ни дочь умом не блещут. Вот чем я буду заниматься. Завидую тебе с твоими поэтами.
Они уже собрались распрощаться, как вдруг Карин схватила Биргитту за плечо:
— Я не спросила про события в Худиксвалле. Что там?
— Полиция, судя по всему, уверена, что преступления все-таки совершил тот, кто в тюрьме покончил с собой.
— В одиночку? Убил столько народу?
— Целеустремленный убийца вполне справится. Но мотив по-прежнему не выяснен.
— Безумие?
— Я и тогда не верила, и сейчас не верю.
— Ты поддерживаешь связь с полицией?
— Нет. Читаю, что пишут в газетах.
Биргитта проводила взглядом Карин, которая быстро шла по залу ожидания. Потом поехала в Каструп, разыскала на парковке свою машину и отправилась домой.
Старея, начинаешь отступать назад, думала она. Уже не летишь стремглав только вперед. Одновременно потихоньку, почти неприметно происходит отступление. Как наши с Карин разговоры. Мы ищем самих себя, какими мы были и какие есть, тогда и сейчас.
Около полудня она добралась до Хельсингборга. Поехала прямо в контору, сперва прочитала памятную записку Главного судебного ведомства, потом занялась ожидавшими делами. Подготовилась к слушаниям по делу о жестокой дочери, а материалы по вьетнамцам положила в сумку и пошла домой. На улице ощутимо потеплело. Деревья уже начали распускаться.
Неожиданно нахлынула радость. Биргитта остановилась, зажмурилась и глубоко вздохнула. Ни для чего покуда не поздно, подумала она. Я видела Китайскую стену. Есть и другие стены, а в первую очередь острова, где мне хочется побывать, прежде чем жизнь подойдет к концу и крышка захлопнется. Что-то говорит мне, что мы со Стаффаном все же преодолеем ситуацию, в которой очутились.
Материалы обвинения по вьетнамцам оказались сложными и труднообозримыми. Биргитта работала с ними до десяти вечера, причем дважды консультировалась по телефону с Хансом Маттссоном. Знала, что звонки на дом никогда его не раздражают.
Время подошло к одиннадцати, когда она наконец решила лечь спать. И тут в дверь позвонили. Она нахмурилась, но пошла и открыла. Никого. Шагнула на крыльцо, глянула на улицу. Мимо проехал автомобиль. А больше ни души кругом. Калитка закрыта. Мальчишки небось. Позвонят, а потом удирают.
Биргитта вернулась в дом и сумела заснуть еще до полуночи. Но в самом начале третьего проснулась — непонятно отчего. Она не помнила, что видела во сне, лежала и прислушивалась к темноте, не улавливая ни звука. И уже хотела повернуться на бок и уснуть, как вдруг села в постели. Зажгла лампу, навострила слух. Потом встала, открыла дверь в коридор. По-прежнему ни звука, ни шороха. Биргитта надела халат, спустилась вниз. Двери и окна заперты. Она подошла к окну, выходящему на улицу, отодвинула штору. Что это? Словно бы какая-то тень метнулась по тротуару и пропала. Да нет, померещилось. Она ведь всегда боялась темноты. Наверно, ее разбудил голод. Съев бутерброд и выпив стакан воды, она вернулась в постель и вскоре опять спала.
Утром, когда она пришла в кабинет забрать папку с судебными делами, у нее вдруг возникло ощущение, что в комнате кто-то побывал. То же самое она испытала в пекинской гостинице. Вчера вечером она аккуратно сложила тяжелые папки в сумку. Сейчас края некоторых документов торчали наружу.
Времени было в обрез, но Биргитта все-таки обошла нижний этаж. Ничего не пропало, все на своих местах. Определенно разыгралось воображение, подумала она. Необъяснимые ночные звуки нельзя утром объяснять выдумками. Хватит с меня пекинской мании преследования. Здесь, в Хельсингборге, это мне совершенно ни к чему.
Биргитта вышла из дома и зашагала по переулку в сторону центра и окружного суда. По сравнению с вчерашним днем потеплело еще на несколько градусов. На ходу она обдумывала первое из предстоящих слушаний. Надо усилить контроль на входе, так как возможны потасовки между вьетнамцами, которые наверняка явятся на процесс. По договоренности с прокурором и старшим судьей она отвела на судебные слушания два дня. Срок, скорее всего, слишком мал, но на суд так давили, что пришлось согласиться. В собственном дневнике она зарезервировала еще один день и подготовила запасной план по очередным делам.
В здании суда Биргитта прошла прямиком к себе в контору, отключила телефон, откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, мысленно повторяя важнейшие аспекты дела двух братьев Тран, включавшего задержание, два повторных ареста и обвинение. Теперь предстояли судебный процесс и приговор. В ходе следствия были арестованы еще два вьетнамца — Данг и Фан. Все четверо обвинялись в одних и тех же преступлениях как сообщники.
Биргитта Руслин порадовалась, что обвинение представляет прокурор Пальм. Этот средних лет человек серьезно относился к своей профессии и не принадлежал к числу обвинителей, которые так и не научились излагать дело без ненужных отступлений. Судя по материалам следствия, Пальм упорно добивался, чтобы полиция провела основательное дознание, а ведь так бывало далеко не всегда.
Ровно в десять она вошла в зал суда и села в свое кресло. Присяжные и секретарь уже на местах. В отделении для публики яблоку негде упасть. И охрана, и полицейские тоже здесь. Всех присутствующих проверили, пропустив, как в аэропорту, через арку металлоискателя. Биргитта стукнула молотком по столу, выслушала необходимые имена и фамилии, удостоверилась, что все стороны присутствуют, и предоставила слово обвинителю. Пальм говорил неторопливо, четко. Следить за ходом его речи не составляло труда. Временами Биргитта позволяла себе бросить взгляд в публику. Вьетнамцев много, большинство совсем юнцы. Среди других она заметила нескольких журналистов и молодую женщину, превосходную рисовальщицу, которая работала для целого ряда крупных газет. У Биргитты в конторе был вырезанный из газеты рисунок, изображавший ее самое. Он лежал в ящике, потому что ей не хотелось выглядеть перед посетителями не в меру тщеславной.
День выдался утомительный. Хотя по важнейшим пунктам следствие четко доказало, как были совершены преступления, четверка обвиняемых принялась сваливать вину друг на друга. Двое говорили по-шведски, но братьям Тран требовался переводчик. Биргитте Руслин пришлось неоднократно указывать переводчице, что она выражается очень туманно, она даже усомнилась, вправду ли переводчица понимает, что говорят парни. Один раз ей пришлось утихомирить кое-кого из публики, пригрозить удалением из зала, если они не успокоятся.