На дорожке, змеящейся среди деревьев, тенью мелькнул охранник. В жизни не попадала в такой кромешный мрак, как здесь, в Африке, подумала Хун. В этой черноте может затаиться кто угодно — любой хищник, в том числе и двуногий.
Она испугалась при мысли, что там может прятаться ее брат. Настороженный, выжидающий. Впервые она всем своим существом ощутила страх перед ним. Словно только теперь осознала, что ради власти, ради обогащения, ради мести он способен на все.
Хун поежилась. И резко вздрогнула, когда какое-то насекомое с налета врезалось в щеку. Стакан, стоявший на бамбуковом столике, упал на пол и разбился. Цикады на миг умолкли, но тотчас застрекотали вновь.
Она отодвинула кресло, чтобы не наступить на осколки. На столе лежала программа пребывания в Зимбабве. Первый день миновал — сперва бесконечный парадный марш солдат и военных оркестров, затем делегацию усадили в длинный караван автомобилей и под эскортом мотоциклистов доставили на обед, где министры произносили длинные речи и тосты. Согласно программе, хозяином на обеде предполагался президент Мугабе, однако он не появился. Когда же долгий обед завершился, делегация наконец-то разместилась в своих бунгало, в этом поселке, что в нескольких десятках километров к юго-западу от Хараре. По дороге Хун видела в окно машины скудный пейзаж, серые деревни и думала, что нищета везде и всюду выглядит одинаково. Богатство может выражаться по-разному. Непохожие друг на друга дома, одежда, автомобили. Или мысли, мечты. Для бедняка же существует лишь серая повседневность, единственное выражение нищеты.
Под вечер состоялось совещание по подготовке предстоящей работы. Но Хун предпочла просмотреть материалы у себя в комнате. Потом совершила долгую прогулку к реке, видела медленные движения слонов в буше и головы бегемотов над поверхностью воды. Она была там почти совсем одна, компанию ей составляли химик из Пекинского университета и один из радикальных экономистов-рыночников, учившийся еще в эпоху Дэна. Хун знала, что экономист — она забыла его имя — поддерживает тесные контакты с Я Жу. Некоторое время она думала о том, уж не брат ли выслал соглядатая разузнать, чем она занята. Но потом отбросила эту мысль. Брат куда хитрее.
Возможно ли вообще дискутировать с Я Жу? Не стала ли трещина, надвое расколовшая китайскую компартию, настолько широкой, что мосты уже не наведешь? Речь идет не о простых и преодолимых разногласиях касательно политической стратегии, применимой в тот или иной момент. Речь идет о столкновении принципов — старых идеалов и новых, которые лишь чисто внешне выглядели как коммунистические, основанные на традиции, пятьдесят семь лет назад создавшей народную республику.
Во многих отношениях это столкновение можно считать решающим, думала Хун. Не для всего будущего, судить так было бы наивно. Постоянно будут возникать новые противоречия, новые классовые бои, новые бунты. У истории нет конца. Несомненно, однако, что Китай на пороге великих решений. Некогда мы содействовали крушению колониального мира. Бедные страны Африки освободились от гнета. Но какую роль Китай станет играть в будущем? Роль друга или роль неоколонизатора?
Если все будет зависеть от таких, как ее брат, в китайском обществе рухнут последние прочные бастионы. Волна капиталистической безответственности сметет остатки институтов и идеалов, основанных на солидарности, и отвоевание их потребует долгого времени, возможно не один десяток лет. Хун считала неопровержимой истиной, что человек, по сути, существо трезвомыслящее, что солидарность — прежде всего благоразумие, а не чувство, что мир, несмотря на все неудачи, движется в сторону торжества разума. Но вместе с тем она была убеждена: ничто не дается даром, не падает с неба, ничто в построении человеческого общества не происходит автоматически, само собой. Поведение людей неподвластно законам природы.
Ей вспомнился Мао. Его лицо словно бы на мгновение проступило из мрака. Он знал, что случится, думала она. Вопрос о будущем никогда не решается раз и навсегда. Он твердил об этом снова и снова, а мы не слушали. Новые и новые группировки будут постоянно стремиться присвоить себе привилегии, постоянно будут вспыхивать новые и новые беспорядки.
Хун сидела на веранде, погрузившись в размышления. Задремала. Но какой-то звук вывел ее из забытья. Она прислушалась. Звук повторился. Кто-то стучал в дверь. Она посмотрела на часы. Полночь. Кто мог явиться в такую поздноту? Стоит ли открывать? Вот опять стучат. Этот кто-то знает, что я не сплю, подумала она, видел меня здесь, на веранде. Она вошла в бунгало, глянула в глазок. У порога стоял африканец, одетый в гостиничную униформу. Любопытство одержало верх, она открыла. Молодой человек протянул ей письмо. На конверте ее имя, почерк Я Жу. Она дала посыльному несколько зимбабвийских долларов — может, слишком много, а может, слишком мало? — и вернулась на веранду. Прочла короткое письмо:
Хун!
Нам следует сохранить мир — ради семьи, ради нации. Прошу прощения за резкость, которая у меня временами прорывается. Давай снова посмотрим друг другу в глаза. В последние дни перед отъездом домой приглашаю тебя съездить в буш, полюбоваться дикой природой и животными. Там мы сможем поговорить.
Я Жу
Она внимательно прочитала текст, словно предполагала между строк некое тайное послание. Но ничего не обнаружила, даже ответа на вопрос, зачем он среди ночи прислал ей это письмо.
Глядя в темноту, она думала о хищниках, наблюдающих за добычей, которая и не догадывается, что происходит.
— Я тебя увижу, — прошептала Хун. — Откуда бы ты ни подкрадывался, я вовремя тебя замечу. Больше никогда ты не сможешь украдкой подойти и сесть рядом.
Наутро Хун проснулась рано. Спала она тревожно, ей снились тени, грозные, безликие. Сейчас она стояла на веранде, смотрела на рассветное небо, на солнце, которое быстро поднималось над бесконечным бушем. Яркий длинноклювый зимородок сел на крышу веранды и тотчас взлетел снова. Трава искрилась от ночной росы. Откуда-то доносились незнакомые голоса, оклики, смех. Густые, сильные запахи окружали ее. Вспомнив о вчерашнем письме, она призвала себя к предельной осторожности. Здесь, в чужой стране, вместе с Я Жу, она почему-то чувствовала себя необычайно одинокой.
В восемь утра небольшая часть делегации — численностью тридцать пять человек, под руководством министра торговли и мэров Шанхая и Пекина — собралась в одном из конференц-залов возле гостиничного холла. На стенах тут и там портреты Мугабе с улыбкой на губах, то ли иронической, то ли приветливой, Хун так и не сумела определить. Заместитель министра торговли попросил минуточку внимания:
— Сейчас нам предстоит встреча с президентом Мугабе. Он примет нас у себя во дворце. Заходим в обычном порядке, держа обычную дистанцию между министрами, мэрами и другими делегатами. Здороваемся, слушаем национальные гимны и рассаживаемся за столом, на указанные места. Затем президент Мугабе и наш министр через переводчиков обменяются приветствиями, после чего президент Мугабе выступит с речью. Продолжительность речи нам неизвестна, поскольку текстом нас заранее не снабдили. Предположительно от двадцати минут до трех часов. Рекомендуется предварительно посетить туалет. Затем президент ответит на вопросы. Те из вас, кто получил подготовленные вопросы, поднимут руку, назовут свое имя, когда им предоставят слово, и стоя выслушают ответ президента Мугабе. Дополнительные вопросы не допускаются, другим членам делегации высказываться нельзя. После встречи с президентом большинство участников посетит медный рудник Вандлана, тогда как министр и выбранные делегаты продолжат беседу с президентом Мугабе и его министрами, число которых нам неизвестно.