Да и не может быть: он ведь для людей – урод, чудовище, мутант. Людишки смотрят на него с отвращением, а их ученые больше всего хотели бы превратить его, Павла, в лабораторную крысу, ставить над ним опыты, мучить, видя в нем животное.
Твари, потомки обезьян убогие!
Все, кроме мамы Магды и братишки Гизмо.
Но хуже всех – его родной папашка, Венцеслав Кульчицкий. И главный папашкин прихвостень, Александр Дворкин, цепной пес, сволочь, убийца!
Когда появлялись картинки с этими двумя, Павел ощущал, как его буквально пронзает электрическим разрядом ненависти и презрения.
Эта тощая сволочь с аристократической внешностью, утонченный фашист, приказал придушить собственного сына, едва он, Павел, появился на свет! А потом почти довел дело до конца, выстрелив ему в грудь…
Павел вновь и вновь, как заезженный фильм, видел этот эпизод.
Вокруг – крики, суматоха, выстрелы, полно полиции, то там то тут мелькает пылающее охотничьим азартом лицо Дворкина, вот из какого-то подвала волокут отчаянно отбивающегося Гизмо, к нему с криком раненой птицы бросается мама Магда, но ее ударом кулака в лицо сбивает с ног отец. Лицо Венцеслава перекошено от гнева, он орет что-то оскорбительное и пинает ногами сжавшуюся в комочек мамочку…
И Павел не выдерживает. Он с криком выбегает из своего убежища, забыв о строгом наказе мамы Магды – не выходить ни в коем случае, что бы ни случилось.
Но он не может больше наблюдать за тем, как этот гад избивает его мать! До крови, норовя попасть ботинком в лицо!
Он отшвыривает Венцеслава в сторону, причем с такой силой, что папашка ударяется спиной о стену, охает и сползает вниз, ошарашенно пялясь на него, Павла.
А он тем временем помогает маме Магде подняться, заботливо вытирает кровь с ее лица.
И вдруг мама с ужасом смотрит куда-то ему за спину и отчаянно, сорванно кричит:
– Нет, нет, не надо! Это же твой сын, твой родной сын! Не смей!!!
Павел медленно оборачивается и видит нацеленный на него ствол пистолета. И переполненные отвращением и злостью глаза отца. И слышит его голос:
– У меня нет и не может быть такого сына! Это генетический отброс, который следовало уничтожить сразу, но ты посмела ослушаться! Сдохни, тварь!
Пистолет дергается в руках отца… страшная, разрывающая боль в груди… и последнее, что видит Павел, – расширенные от ужаса глаза матери…
И ненависть к Венцеславу с каждым новым просмотром этой картинки росла все сильнее, становилась все тверже, все монолитнее.
Пока не стала главным стержнем его души.
И главной движущей силой.
Движущей к власти над убогими людишками, всю его жизнь преследовавшими и третировавшими того, кто рожден стать их господином!
И наконец наступил день, когда Павел открыл глаза…
Дворкин вбежал в мою (временно) комнату, а буквально через мгновение вылетел оттуда, увлекаемый телом отчаянно визжавшей и дергавшейся Магдалены.
Судя по всему, они столкнулись на выходе, и не ожидавший такого напора мужчина ощутил на себе, что чувствует сбитая шаром кегля.
Но, надо отдать ему должное, удержаться на ногах Александр Лазаревич сумел. И удержать непрошеную гостью от падения вниз по лестнице – тоже. Так что хотя бы кости у мадам Кульчицкой остались целы.
Чего нельзя было сказать о ее внешности.
Когда Дворкин вместе с подоспевшим на помощь охранником смогли оторвать обезумевшую от ярости кошку от жертвы, зрелище, представшее нашим глазам, оказалось не для слабонервных…
Кошамба поработала на славу. А если вспомнить, что мэйн-кун – одна из самых крупных кошачьих пород, да помножить это на мстительность и злопамятность представителей этого семейства, досталось Магдалене серьезно.
Сначала, как только завывающую кошку оторвали от нее и, зашвырнув в обратно в комнату, плотно закрыли дверь, шок, видимо, послужил временным анестетиком, и женщина не почувствовала боли.
Она лишь топала ногами и орала, срывая связки:
– Пристрелите ее! Слышите?! Немедленно убейте эту бешеную тварь! Что она вообще тут делает?! Что ты таращишься на меня, сволочь лысая? Я тебе четко и ясно приказала – пристрели Присциллу! Сейчас же!!! Ну?!
– Магдалена, успокойтесь. – Дворкин, кивнув охраннику, аккуратно подхватил истерившую женщину под локоть левой руки, его сотрудник – под локоть правой, и они повели ее вниз. – Вам надо прилечь. Понадобится помощь врача, а пока я позову Марфу, пусть она ваши раны отварами своими полечит.
– Раны? Какие раны? Ох…
Только сейчас Магдалена заметила кровь, обильно струившуюся из глубоких рваных царапин, щедро исполосовавших ее грудь, руки и плечи. Она дрожащей рукой прикоснулась к лицу, увидела на пальцах кровь из порезов на лице, резко побледнела, глаза ее закатились, и Магдалена начала неуклюже заваливаться набок.
Но упасть ей не дали – Дворкин явно ожидал подобного исхода. Женщина просто повисла на крепких мужских руках, и так ее и дотащили до дивана.
Затем Александр Лазаревич торопливо набрал номер на мобильнике:
– Марфа? Ты где? В саду? Срочно в дом! У тебя какие-нибудь готовые отвары или мази, кровь останавливающие, есть? Что-что, Присцилла Магду порвала! Что значит – умница? Марфа, не вредничай, нам ведь не нужны неприятности! Бегом сюда, займись пострадавшей. А я пока Венцеславу Тадеушевичу позвоню.
– И никакая она не Присцилла, – проворчала я, выходя из-за портьеры. – Она Кошамба! И с Марфой я согласна – так этой рыжей гадине и надо!
– А ты что здесь делаешь?
– Прячусь, что же еще?
– А почему не у себя в комнате?
– Не надо грозно испепелять своего сотрудника взглядом, если бы я послушно торчала в своей комнате, меня там застукала бы Магдалена. А так…
– А так – иди-ка ты теперь обратно. Заодно и кошку свою успокой, вон как она орет и на дверь бросается, аж мне страшно.
– И ничего вам не страшно, и, по-моему, вы тоже не особо переживаете насчет Магды… Ой…
Это я, приблизившись, увидела, во ЧТО превратила холеное лицо женщины взбесившаяся кошка. Кажется, Магдалене понадобятся услуги пластического хирурга!
А потом в дом вбежала запыхавшаяся Марфа, увидела бывшую хозяйку, охнула, метнулась куда-то в сторону кухни, на ходу отдавая распоряжения насчет бинтов, чистых полотенец и горячей воды.
Через пару минут она вернулась, сосредоточенно перебирая и рассматривая баночки из-под детского питания, наполненные мазями.
А тут как раз и Магдалена застонала и пошевелилась.
Меня не очень-то вежливо выпроводили восвояси, строго-настрого приказав угомонить Кошамбу, чтобы не усугублять состояние пострадавшей ее диким воем.