Отец нашел орешину, раздваивающуюся наподобие буквы «У».
— Это будет ручка, — объявил он.
Он сломал куст, а потом ловко обстругал его ножом. Ружецкий оглянуться не успел, как главная часть будущей рогатки была готова. Затем отец разрезал полоску жгута вдоль на две ровные полоски. Проделал в куске кожи дырочки по краям и пропустил в них жгут.
— Теперь надо хорошенько завязать. Тут без помощника не обойтись.
Пальцами он крепко сжал жгут и натянул.
— А вот теперь завязывай. Завязывать нужно только натянутый жгут, чтобы узел плотно прилегал к кожанке.
Ружецкий промаялся долго, но отец все это время держал жгут натянутым. Он видел, как пальцы под ногтями побелели от усилия, но отец не сказал ни слова и ни разу его не поторопил.
Валерий справился с одним узлом, потом со вторым.
— Концы могут получиться неодинаковыми, а это — плохо. Тогда рогатка будет бить мимо. Чтобы этого не случилось, кожанку всегда привязывают в первую очередь, а потом уже и деревяшку.
Отец выровнял концы и снова натянул жгут.
— Давай!
Теперь Ружецкий справился быстрее.
— Молодец! — похвалил отец.
Рогатка была готова. Отец присел на корточки и взял его за плечи.
— Обещай мне, что никогда не будешь стрелять и даже целиться в человека. Обещаешь?
Ружецкий кивнул.
Он сдержал свое обещание. С Кириллом Баженовым они стреляли по пустым бутылкам, по мишеням, вырезанным из старых газет, по воронам и воробьям, но он никогда не стрелял в человека. И даже не целился.
Потому что честность — это основной закон того мира, где живут дети.
«Дети отличаются от взрослых только тем, что они не врут», — как-то сказал отец, и Валерий надолго это запомнил. Навсегда.
Когда двадцать с лишним лет спустя к нему обратился сын с просьбой помочь сделать рогатку, Ружецкий улыбнулся. Он обрадовался, будто ему наконец представилась возможность оплатить старый долг. И он его оплатил. Рогатка получилась что надо.
— Только не говори матери, — сказал он Пете. — Она меня убьет, если узнает.
И Петя кивнул, будто бы понял. «Поймет, — подумал Ружецкий. — Со временем обязательно поймет».
* * *
Голос, звучавший у него в голове, сказал: «Папа, приходи на то место, где мы делали рогатку».
Безумная мысль промелькнула, как вспышка света:
Рогатку?.. Значит, надо взять с собой нож, жгут, кусок кожи…
Но голос добавил: «Возьми с собой ружье».
* * *
Волков, пользуясь темнотой, накрывшей Горную Долину, подкрался к дому Баженовых в тот момент, когда Шериф разбил ворота и въехал во двор.
Волков терпеливо ждал, когда он выйдет из машины. Едва Шериф скрылся в сенях, Волков метнулся во двор, озираясь в поисках подходящего оружия. Он чувствовал только неутоленную жажду и знал, чем ее утолить.
Нога наткнулась на обломок толстого бруса, которым были заложены ворота. Ничего лучшего и искать не нужно. Волков поднял брус и притаился в тени уазика.
В сенях что-то происходило. Он слышал какой-то шум, затем луч света скользнул по занавескам, и вслед за этим грохнул выстрел. Потом их было еще пять.
Волков слышал, как Шериф переговаривался (точнее, перекрикивался) со своей женой. Наконец он выскочил из дома, счастливый и улыбающийся, словно сорвал джек-пот в лотерее.
Волков оскалился. Ничего, посмотрим, что ты сейчас запоешь.
Шериф быстрым шагом стал обходить дом, светя, себе фонариком под ноги. Он не ожидал нападения сзади.
Ну и зря! После того, что ты сделал, ты должен бояться. Каждую минуту должен бояться.
Уазик подслеповато светил единственной фарой. Под капотом что-то щелкало, остывая. К запаху сгоревшего бензина примешивался запах сырой травы.
Волков выглянул из-за машины. Шериф уже подошел к углу дома и собирался повернуть.
Волков бросился за ним. Он не бежал, а летел, едва касаясь мокрой от росы травы. Четырьмя упругими скачками он догнал Баженова и занес дубину над головой. Он успел увидеть медленно поворачивающегося Шерифа и настороженную удивленную улыбку, появившуюся на его лице.
— Ха! — Волков коротко выдохнул и с размаху опустил брус на знаменитую шерифскую шляпу.
Он видел, как сминается тулья, и шляпа превращается в плоский блин. Затем что-то хрустнуло, будто кто-то переломил сухую ветку. Руки Шерифа отяжелели, словно налились свинцом. Баженов медленно, как во сне, стал поднимать ружье. Рука его дрожала и подергивалась, как у старика, больного паркинсонизмом.
Волков замахнулся еще раз, его щуплое тело изогнулось дугой. Он представил, что пытается расколоть колуном огромный дубовый чурбан. Он снова опустил брус на шляпу, вложив в удар всю силу и тяжесть тела.
Шериф покачнулся. Глаза его закатились. Шляпа по-прежнему прочно сидела на голове. Из-под нее побежали струйки темной густой крови.
«Как джем, — подумал Волков. — Как джем, стекающий с торта».
Шериф медленно оседал. Пальцы дрожащей руки разжались, и ружье упало на землю, а Волков все продолжал наносить удары. Наконец, когда бездыханное тело простерлось у его ног, Волков взял ружье и сказал, повторяя чужие слова, исполненные дикой нечеловеческой злобой:
— Как пса… Как БЕШЕНОГО пса! ПРИСТРЕЛИТЬ! — и нажал на спуск.
Ружье дернулось, будто хотело вырваться из чужих рук.
В спине у Шерифа появилась огромная дыра. Военная рубашка вокруг дыры тихо тлела, но выступившая кровь быстро ее погасила.
Волков передернул цевье. Дымящаяся пластиковая гильза упала на спину убитого Шерифа. Волков усмехнулся.
У него оставался еще один патрон. Еще один — чтобы избавиться он лишних свидетелей.
Он видел раскрытое окно. Оттуда доносился голос Анастасии…
Этой толстозадой сучки, вообразившей себя царицей. Посмотрим, чего ты стоишь без муженька…
Волков пытался сделать шаг и не смог. Он почувствовал, что в штанах у него все напряглось и затвердело. Во рту стало сухо, еще суше, чем когда он сидел в участке. Он снова был одержим жаждой. Но это была уже другая жажда.
Ничего… Теперь я знаю, как ее утолить… Это несложно…
В его воображении промелькнули картины, как он забирается в окно, бьет Анастасию по лицу, срывает с нее одежду, хватает за полные белые бедра…
Сейчас ты у меня попрыгаешь, шлюха!
— Кирилл? Что случилось? Сейчас узнаешь, что случилось… Он прикрыл лицо рукой и ответил, стараясь изменить голос:
— Все в порядке. Убил еще одну тварь. Я иду…
Белое «очко» в углу камеры, убитый Шериф, страшный мальчик-мужчина с отломанным пальцем — все забылось в один момент. Он ничего не видел, кроме пышных бедер Анастасии, до сих пор — по недосмотру или злой иронии судьбы — принадлежавших только ее мужу. Он переступил через тело Шерифа и направился к открытому окну.