Ты бы очень удивился, дорогой, узнав, что мне не нужны ни свечки, ни морковки, ни огурцы. И даже твой вялый корешок меня ничуть не интересует. Оторви его и выбрось— никто и не заметит!
Ирина отложила журнал с рецептом яблочного штруделя, который она так никогда и не испечет. Ей хотелось поскорее добраться до своей комнаты.
Она встала. Так резко, что табуретка упала, но Ирина не обратила на это внимания. Сейчас ничто — никакой посторонний звук, шум, запах или даже яркий свет — не могло ее отвлечь. Чувствуя, как горячее пламя разливается все ниже и ниже, скользит по ногам и лижет колени, она поспешила к лестнице.
В дверях кухни ей пришлось остановиться и схватиться за притолоку. Первый оргазм — еще не такой сильный, но все же гораздо сильнее, чем те, что она когда-то испытывала с мужем — пробил ее тело подобно мощному электрическому разряду. Хорошо, что он был коротким, а то бы она упала на пол и заработала очередной синяк: у всякой монеты есть орел и есть решка.
Ирина закрыла глаза и прикусила губу. Постояла несколько секунд, переводя дыхание.
Ох, сегодня что-то сильнее, чем обычно! Если первый такой, какие же будут остальные?
Она заставила себя оторваться от дверного косяка и сделать несколько неверных шагов по направлению к лестнице.
Горячее, густое, как мазут, пламя, бушевавшее внутри нее, немного улеглось. Ирина схватилась за перила и принялась подниматься по ступенькам.
На площадке между первым и вторым этажом она остановилась, ожидая нового натиска, но пламя было великодушным, оно словно выжидало чего-то. Оно уже посигналило ей: мол, не тяни, подруга! Ты знаешь, что надо делать, — и затаилось до срока.
— Хорошо, — непонятно кому сказала Ирина и преодолела последний пролет.
Ее комната — первая направо. Еще несколько шагов, всего лишь пять или шесть. Она обязательно должна дойти до кровати. Обязательно.
Стоило признать, что подарок этот был не таким уж безобидным. Две или три минуты, которые казались Ирине часами, она не могла себя контролировать. Она называла это «приступом сладкой эпилепсии». Очень часто она падала на пол, не успев добраться до кровати, и потом приходилось носить джинсы, глухие, как у учительницы начальных классов, юбки и рубашки с длинными рукавами, потому что руки и ноги были сплошь покрыты синяками. Обо что она ударялась? как? — этого она не помнила. Не могла вспомнить, сколько ни пыталась.
Однажды она очнулась, и первое, что почувствовала — это металлический вкус во рту. Ирина проглотила слюну, но вкус только усилился. Она с трудом добралась до зеркала и испугалась: весь подбородок был залит кровью. Темная пузырящаяся кровь бойко текла из прокушенной нижней губы, заливала подбородок и бежала по шее, пробираясь к ложбинке между грудей.
Тогда она впервые подумала, что это — не только подарок. И даже — не столько подарок. Что-то еще. Но что? Она не могла понять.
Внизу хлопнула дверь.
Это не Ружецкий. Он не мог так быстро вернуться. Только… Только если забыл что-нибудь. Например, дать мне по морде!
Она хрипло рассмеялась. Муж — как бы сильно ни орал — никогда не бил ее, хотя иногда, боясь признаться в этом самой себе, какой-то сердцевиной, нутром, она чувствовала, что должен был бы. Есть за что.
Но только… Он должен был делать это раньше. Сейчас уже поздно.
Она оттолкнулась от перил, стремясь поскорее добраться до своей комнаты. Уже близко. Она потянулась к дверной ручке — аляповатая морда льва с висящим в пасти кольцом — такие считались высшим шиком лет двадцать назад. Еще ее покойный свекор, Семен Павлович Ружецкий, очень уважаемый в Горной Долине человек, страшно гордился этими дверными ручками, которые привез из самого Александрийска.
Ирина схватилась за кольцо. Пламя становилось каким-то немилосердным, оно пожирало ее внутренности, словно сухие сосновые дрова — жадно и с треском.
Внизу раздались уверенные шаги. Топ-топ-топ, и затем— более размеренно. Топ. Топ. Топ. Кто-то поднимался по лестнице.
Ирина отчетливо услышала запах тины. Гнилой тины, разложившихся лягушек, болотных газов и чего-то еще. Невыносимый смрад приближался, он медленно заполнял собой все пространство, и Ирина почувствовала, что задыхается, тонет в этом ужасном запахе.
И еще она услышала смех. Странный смех: вроде бы знакомый и в то же время сильно искаженный, словно старую запись проигрывали на испорченном магнитофоне.
Ирина потянула на себя кольцо. В какой-то момент (все этот проклятый запах, он заполнял ее легкие, проникал в живот и голову, вместо мыслей и ощущений в голове остался только запах! он царил над всем, разъедал мозг) ей показалось, что отделанный фальшивой патиной, под бронзу, лев разжал свою пасть, и кольцо с глухим звяканьем упало на палас. Теперь спасения нет! Она останется в коридоре, не сможет открыть дверь в комнату и захлебнется болотной вонью… Но нет. Это ей только показалось. Лев щерился, обнажив клыки из дешевого литьевого сплава, но он исправно держал кольцо. Ирина потянула кольцо на себя. Дверь приоткрылась. И в этот момент…
Как он все-таки неизобретателен, почему ЭТО должно происходить непременно в дверях?!
…ее настиг второй оргазм, еще сильнее первого. Вообще-то, она сильно сомневалась, можно ли теперь называть ЭТО оргазмом…
…старый анекдот. «Сара, сегодня я был у врача, и знаешь, что он мне сказал? Оказывается, то, что мы с тобой принимали за оргазм, это просто одышка!»…
…непонятно, почему этот анекдот всплыл в ее памяти? К чему? То, что она испытывала, ни оргазмом, ни одышкой назвать было нельзя. И подарком тоже. Это… Это…
Шаги сзади приближались. Она распахнула дверь и шагнула в комнату. Просто упала, больно ударившись об пол локтями и коленями. Сил подниматься больше не было, на четвереньках она подползла к кровати и легла на нее животом. Она так и стояла, в позе молящегося магометанина — колени на полу, живот на кровати, руки бессильно вытянуты перед собой — не в силах пошевелиться.
Дверь тихо скрипнула, и вновь раздался этот странный, будто пропущенный через звуковую мясорубку, смех. Кто-то стоял на пороге. На какое-то мгновение ей даже показалось — хотя этого просто не могло быть! — что ОН вернулся.
Ирина медленно повернула голову.
— Петя!
Она знала, что это так и не так. Тот, кто стоял на пороге, был очень похож на ее сына. Но это был не он. Безумные, совсем без белков, глаза цвета болотной жижи, изо рта и ноздрей тянутся дорожки густой черной, с зеленоватым отливом, слизи, голова качается, как камыш на ветру, но больше всего ее поразило не это.
Штаны у Пети, как раз в том месте, где уже якобы выросли волосы (она помнила, как сказала это подругам, сболтнула по глупости, просто, чтобы похвастаться, даже не похвастаться — вызвать легкую зависть), были сильно оттопырены, они буквально трещали, не выдерживая напора, — боже, что ТАМ такое? этого не может быть! но не такой же большой! ОГРОМНЫЙ! — и то, что было там, росло прямо на глазах.