Ну ладно, тряпки я с нее сорвал. Схватил марлевые салфетки, мочу их и кровь с нее стираю. Пытаюсь установить источник кровотечения. Вроде кровь везде отмыл. Смотрю: основной источник — из родовых путей. И еще— надрез вдоль живота. Неглубокий, в пределах кожи, но очень длинный: от грудины и до лобка. Кровь оттуда не течет: так, сочится. Думаю: чудны дела твои, Господи! Кому потребовалось ей кожу на животе надрезать?
Это я, конечно, преувеличиваю. Это я сейчас говорю, что думал тогда об этом. На самом деле — не думал. Не до того было. Ну, отметил, что есть разрез. Увидел, что опасности он не представляет. И — забыл о нем до поры.
Потому что — рожает баба. А сил у нее нет. Помогать надо. А из нее льет, как из лейки. И, самое главное, я ее впервые вижу. Что там у нее в животе? Какое предлежание? Черт его знает. Надо, конечно, срочно осматривать. А она — того гляди — от кровопотери концы отдаст.
Но в этот момент — слава тебе, Господи, за то, что услышал мои молитвы! — очнулся Кирсанов. Садится — голова в каких-то бинтах, салфетках… Садится и кричит: «Лиля!» Это его жену так звали. «Лиля! — орет. — Мне на работу пора!» Ну, тут уж я не выдержал. Хватаю пузырек с нашатырем и ему под нос… И по щекам — как экзальтированная институтка пьяного поручика. Щелк! Щелк!
Он ревет, как раненый бизон, но, похоже, начинает соображать, что к чему.
Я ему объясняю: «Мол, Леха, знаешь, где у нас регистратура? Открывай шкаф, доставай истории болезни и всех тех, у кого на обложке в правом верхнем углу стоит цифра один, тащи сюда! Быстро! Иначе помрет баба!»
Это я по молодости, от нечего делать, определил у всех жителей группу крови. Ну, у Екатерины группу-то я не знал… Определять времени не было. Но первую можно лить кому угодно. В общем, убежал Кирсанов. Я потом часто думал… А ведь это не я. Это МЫ с ним Екатерину спасли. Если бы он за пятнадцать минут шестерых в своем уазике не привез… Хороший был мужик, царство ему небесное! Умер глупо. Угорел в бане по пьянке. Но это было потом, восемь лет спустя. А тогда —Леха помчался, как Валерий Борзов за олимпийским золотом. Слышу, как он бежит по коридору, потом пауза — минута, не больше — и шум двигателя на улице. Летит, аки Илья-пророк в своей колеснице! Молодец!
А я остался с Екатериной один. Ну, руки по-быстрому сполоснул. Спирта вылил полфлакона, не пожалел. Стерильной марлей вытер, к ней подхожу… А она совсем плоха. Холодная и неподвижная, как могильный камень. Ну что? Хватаю жгуты, перетягиваю ей руки и ноги, головной конец опускаю. Вижу — лицо прямо на глазах меняется. Даже какое-то подобие румянца появилось. Дышать стала поглубже. Нет, думаю, я от тебя так просто не отстану. Я тебя, дорогая, не отпущу! Ты еще землю потопчешь! И говорю, говорю… Мелю какую-то ерунду, лишь бы она не съехала в шок. Отключится — все, обратно ее не вернешь…
Оскар Карлович, вы позволите… еще одну сигаретку? Благодарю. Фу-у-у!
Ну, понятно, пока я ей руки-ноги жгутами перетягивал, чтобы сердце туда впустую кровь не качало, опять весь испачкался. Вся моя стерильность — какая б ни была! — прахом пошла.
Но тут уже счет на секунды идет. Вижу, она все медленнее и медленнее шевелится. Застывает на столе, как холодец. Ну, я ее по щекам: «Очнись, мамочка!», а сам — к животу подбираюсь. Левую ладонь кладу повыше лобковой кости, а правую — ввожу в родовые пути. Смотрю: шейка матки уже раскрылась. Значит, готова она. Пора бы ей рожать. Да только сил нет. Тонус матки слабый, сокращения еле-еле прощупываются. И льет из нее по-прежнему. Видимо, преждевременная отслойка плаценты. Но кровотечение не остановишь, пока плаценту рукой хорошенько не отслоишь от стенок матки. А чтобы залезть туда рукой, должен плод выйти. А плод выйти не может — мамочка слишком слаба. Вот вам и замкнутый круг. И разорвать его может только кесарево сечение.
В ту минуту я, кстати, вспомнил про разрез у нее на животе. Срединный разрез. Идеальный доступ. Сейчас, конечно, так не делают: разрезают поперек, слегка отступив от подвздошных костей, чтобы не нарушать эстетику. Но срединный разрез дает доступ получше. Да и на матке продольный рубец в прогностическом отношении благоприятнее, чем поперечный. Но это так, к слову. К делу отношения не имеет.
Так вот, вспомнил я разрез и думаю: «А может, кто-то ей уже начал делать кесарево?» Шальная такая мысль, идиотская. Ну кто, посудите сами, стал бы делать ей кесарево? До ближайшего города — двадцать километров. Женщину эту я в первый раз вижу. И не только я — Кирсанов ее тоже не знает. Я потом у него спросил: говорю, где ты ее нашел? Лежала посреди поля, отвечает. Но об этом я еще скажу. Позже.
В общем, стою я в операционной. Руки по локоть в крови, и женщина передо мной затихает. А я ничего сделать не могу. На кесарево я решиться не могу: не выдержит она. Да и потом? Попробуйте-ка сделать кесарево сечение по экстренным показаниям в одиночку, без анестезиолога, без операционной сестры, без ассистента? Да еще не зная анамнеза. Конечно, тут или пан — или пропал. Но только я на триста процентов уверен, что операция — это заведомая смерть. Это все равно, что ножом ее по горлу полоснуть. Сразу, чтобы не мучалась.
Ладно, начинаю еще раз исследовать родовые пути. Под рукой нащупываю головку. Не очень большую. Это хорошо.
Вопрос о кесаревом сечении отпадает сам собой: какое там сечение, когда головка уже в малом тазу? В общем, коллега, хорошо, что щипцы были под рукой. А уж щипцы накладывать я мастер. Посмотрите на наших детишек, если у кого-нибудь вмятину на голове найдете, можете отрубить руки старику Тамбовцеву. Потому что не найдете.
Ну ладно, опять сбиваюсь. Так вот: накладываю щипцы, а сам все время с ней разговариваю. «Мамочка, дыши поглубже! Давай-ка, золотая моя, тужься! Тужься!» Ничего, слышит меня. Даже помогать пытается. Короче, долго ли, коротко ли… Появилась первая девочка. Я-то тогда не знал, что их две должно быть. Обрадовался. Ну, думаю, все позади. А в коридоре шаги, голоса, Леха матерится, ругает кого-то.
Я ставлю рядом со столом стул и кричу в дверь: «Давай по одному!» Наладил быстро системку и лью ей в вену напрямую. Смотрю: розоветь начинает моя мученица. Дышит лучше. Значит, отошли мы от края. Хоть ненамного, но отошли. Не ушла она в шок. А то бы не вытащил.
Я вам, конечно, скажу, в чем тут дело. В том, что она беременная была. Вот если бы она в аварию попала: все, до свидания! С такой кровопотерей не выживают. А беременность подготавливает женщину. Крови у нее становится больше. А у Екатерины — так еще больше, она ведь двойню родила! Но я об этом еще не знал. Я, значит, систему наладил, сидит Серега Новиков, кулаком работает. А ему что — только полезно. Здоровый такой лось, два метра ростом, весит — больше центнера. А рожа — прямо прикуривай, и на щеке след пятерни кирсановской. Ехать не хотел. В нем, поди, все семь литров крови. В общем, сидит он, кровь свою на благое дело отдает. А я опять начинаю родовые пути исследовать. Ввожу руку, и пальцы нащупывают маленькую пяточку… А потом и всю ножку. Черт побери! Только этого мне не хватало! Я-то уж думал: все. А тут, оказывается, второй плод на подходе. Да еще и ногами вперед лежит. Знаете, коллега, скажу вам честно: волосы на голове зашевелились. Тогда их у меня побольше было. И — ни одного седого. Седеть я как раз после того случая начал.