Он долго не мог найти консервный нож, открывал ящики стола и хлопал ими от досады, чесал в затылке и громко ругался, взывая к совести настырной железяки, но все впустую. Пришлось открывать банку обычным ножом. С непривычки Левенталь порезался, и ему, как всегда, стало дурно при виде крови.
Он долго лил на палец чистую воду, потом подошел к аптечке и, отчаянно труся, достал оттуда пузырек с йодом. Зажмурившись в ожидании боли, он приложил к порезу горлышко пузырька и резко перевернул его, а потом принялся усиленно дуть, изображая из себя паровоз, выпускающий пары. Левенталь дул так сильно, что у него закружилась голова, зато ранку почти не щипало.
Макароны за это время успели подгореть, и нижний слой пришлось отдирать от сковородки ножом. Наложив полную тарелку, Левенталь добавил сверху содержимое банки с килькой.
И здесь его ждало разочарование. Килька была мелкой и пахла нефтью. Он посмотрел на банку и прочитал: «Килька черноморская. Неразделанная».
Конечно, это было не то. Настоящая «красная рыба» — каспийская, обжаренная в масле и только потом уже политая томатным соусом. Он мысленно обругал сначала Рубинова — за то, что подсунул откровенную лажу, а потом уже себя — за излишнюю доверчивость и невнимательность.
Впрочем, выбора не было. Никто же не подходил к нему и не спрашивал: «Пожалуйста, Франц Иосифович, чего изволите? Есть седло барашка, есть котлетки из индейки в сметанном соусе, или, может быть, желаете обычный стейк? Вам какой, прожаренный или с кровью?» Левенталь проглотил слюну.
Макароны с килькой смотрелись не так аппетитно, как стейк с кровью, но…
Он взял вилку и решительно всадил ее в натюрморт, красовавшийся на тарелке. «За неимением королевы будем трахать горничную», — сказал бы острый на язык — и немного пошлый — Тамбовцев. Левенталь всю жизнь трахал горничную, втайне мечтая о королеве.
С ужином он покончил быстро. Затем выпил чашку чая, заварил вторую и поставил остывать.
Следуя раз и навсегда заведенному порядку, Левенталь тщательно вымыл руки, насухо вытер их полотенцем и открыл верхнее отделение книжного шкафа. Там лежал драгоценный сверток.
Тетрадь он заворачивал в кусок тонкой кожи, а потом — в несколько слоев байковой пеленки, предохраняя свое сокровище от пыли.
Он снял пеленку и положил сверток на стол, ожидая новых сюрпризов. Ему показалось, что сегодня он это делает немного торопливо, суетится и волнуется чуть больше обычного.
Левенталь заставил себя убрать руки от свертка и некоторое время постоять спокойно. Из этого ничего не получилось. Он давно уже понял, что одержим. Зависим, как наркоман от дозы наркотика.
С той разницей, поправил он себя, что наркотики рано или поздно убивают.
Он догадывался, что в тетради заключена некая таинственная и могущественная сила, но никогда не думал, что эта сила может быть опасной.
Левенталь унял дрожь в руках и развязал тесемку, охватывавшую сверток крест-накрест, как бандероль. Осторожно развернул кусок кожи. Показался черный переплет.
Левенталь бережно переложил тетрадь на стол. Он стоял, еле дыша, не решаясь открыть ее. Будто бы что-то внутри него говорило, что этого делать не следует. По крайней мере, сегодня.
Он медленно, словно хотел незаметно прихлопнуть муху, протянул руку к тетради. И тут же отдернул. Он даже — для верности — положил обе ладони себе на грудь. Тамбовцев обычно сопровождал этот жест такой прибауткой: «Ой ты, господи, прости! Стали титечки расти!»
Но Левенталю сейчас было не до смеха. Что-то внутри него всячески протестовало против того, чтобы открыть тетрадь, но тихий шорох, доносившийся из-за спины, складывался в еле различимые слова: «Давай! Открывай!»
Левенталь резко обернулся, будто ожидая увидеть того, кто это говорил. Никого. Только темнота за печкой слегка всколыхнулась. Или ему просто показалось?
На лбу и верхней губе выступил холодный пот. Левенталь вытер его тыльной стороной ладони.
«Ну вот. Теперь я не могу к ней прикасаться, — с удовлетворением подумал он. — Надо снова мыть руки».
Неожиданная отсрочка обрадовала его. Он пошел к умывальнику, вымыл руки и вытер их поникшим вафельным полотенцем, скрутившимся в серый жгут. Полотенце было влажным, поэтому он несколько минут ходил по комнате, дуя на ладони.
Затем он снова подошел к столу, как штангист, чья первая попытка оказалась неудачной.
Бросил руки вниз и покрутил кистями. Пальцы опять задрожали, они выглядели красными и отечными, как у алкоголика с похмелья.
И тут произошло нечто странное. Его правая рука, повинуясь неведомому приказу, стала медленно подниматься. Левенталь словно наблюдал за собой со стороны. Пальцы сами по себе складывались в подобие вороньего клюва и тянулись к тетради, словно это была желанная добыча: дохлая крыса или кусок гнилого мяса.
Казалось, ворона радостно каркала, ожидая невиданное угощение. Она оживленно крутила головой и щелкала клювом.
Левенталь, как зачарованный, смотрел за рукой, живущей своей жизнью, независимой от остального тела.
«Это тетрадь… заставляет меня подчиняться».
Рука схватила переплет, будто пробовала его на вкус. Осторожно ухватила краешек обложки и перевернула.
Бледное зеленоватое свечение, исходившее от тетради, стало еще сильнее. Непонятные знаки, прежде всегда застывавшие, теперь ничуть не смущались Левенталя. Они бешено метались по странице, и ему показалось, что на столе копошится целый рой мелких насекомых.
«Опасных насекомых, — дошло до Левенталя. — Их надо опасаться».
Черные мошки лезли в кучу, сбивались в толстые горизонтальные и вертикальные перекладины, образуя крупные дрожащие буквы.
Сначала появилась О, потом справа к ней прилепилась большая К, а слева — Р.
«РОК», — прочитал Левенталь. Но мошек еще было много, они хаотично ползали по голубоватому листу и тихонько посвистывали. Этот свист пугал больше всего: будто в дом забралась змея.
Или это сказки — о том, что змеи умеют свистеть?
Однажды — давным-давно — он загорал в летний жаркий день на берегу речки и услышал такой свист. Сначала Левенталь не придал ему никакого значения, но потом, оглянувшись, увидел, что рядом с покрывалом, на котором он лежит, медленно ползет небольшая змея. Она не была похожа на ужа: вместо ярких оранжевых пятнышек на голове позади глаз возвышались маленькие бугорки. И рисунок на спине походил на паркетный узор — шашечки в виде ромбов, сложенных острыми концами друг к другу.
Змея осторожно ощупывала пространство перед собой легким раздвоенным язычком. И тихонько свистела. По крайней мере, он слышал этот свист.
Левенталь лежал и боялся шелохнуться, ведь змея, приняв резкое движение за проявление агрессии, могла укусить, а в том, что она ядовита, Левенталь не сомневался.