— Я это заслужила. — Она посмотрела на его руку, которую он держал на уровне пояса, сжимая в кулаке бумажное полотенце. — Что случилось?
— Сломал ноготь.
— Вам следует пользоваться хорошим акриловым средством для укрепления ногтей, — сказала она и тут же добавила: — И снова прошу прощения. Дайте-ка я посмотрю.
— Ну…
— Давайте.
Лукас развернул полотенце, она взяла его за палец и попыталась в полумраке рассмотреть рану.
— Ужасно… Подойдите к свету.
Она открыла свой чемоданчик.
— Послушайте, может, мне лучше… Это больно?
— Не будьте ребенком.
Доктор подровняла ноготь хирургическими ножницами. Больно не было. Она выдавила каплю мази из тюбика и заклеила рану пластырем.
— Я пришлю вам счет.
— Отправьте его шерифу, ведь я пострадал на службе, — сказал Лукас и добавил: — Спасибо.
Они остановились около двери, глядя на снег.
— Вы куда направляетесь? — спросил Лукас.
Уэзер посмотрела на свои наручные часы, и он еще раз обратил внимание на то, что у нее нет колец.
— Хочу где-нибудь перекусить.
— Позвольте пригласить вас на обед.
— Хорошо, — ответила она.
Просто, не глядя на него, толкнула дверь и сказала: «Хорошо», навсегда изменив их отношения.
— Куда пойдем? — спросил Лукас, выходя вслед за ней на крыльцо.
— У нас шесть вариантов… — начала она.
— Я должен угадать?
— Нет.
По ее лицу промелькнула улыбка, и она принялась загибать пальцы, перечисляя рестораны. Лукас заметил, что пальцы у нее изящные и длинные, наверное, как у пианистки. Или у хирурга.
— У нас имеется «Пицца Ала», «Харди», «Приют рыбака», «Американский стиль дяди Стива», «Дедушкино кафе» и «Мельница».
— А какой из них самый лучший?
— Ммм. — Уэзер склонила голову набок в раздумье. — Ты предпочитаешь набитых уток или набитую рыбу? Я имела в виду чучела на стене, а не в меню.
— Трудный выбор. Думаю, рыбу.
— Тогда пойдем в «Приют», — решила она.
— Ты играешь на пианино?
— Что? — Уэзер остановилась и посмотрела на него. — Неужели ты наводил обо мне справки?
— Ты о чем? — удивился Лукас.
— Как ты узнал, что я играю на пианино?
— Я не знал, — ответил он. — Просто подумал, что твои руки похожи на руки пианистки.
— О! — Уэзер взглянула на свои пальцы. — У большинства известных мне пианистов большие руки.
— Тогда как у хирурга, — предположил он.
— В основном руки у хирургов самые обычные.
Лукас рассмеялся:
— Ладно, ладно.
— Обычные. Самые что ни на есть.
— Почему ты на меня наскакиваешь? — спросил он.
Уэзер пожала плечами.
— Мы проходим стадию неловкости и смущения. На первом свидании всегда бывает не просто.
— Что? — пробормотал Лукас, следуя за ней по тротуару.
У него возникло чувство, будто он пропустил что-то важное.
Ресторан расположился в больших трейлерах, стоящих под прямым углом друг к другу. Помещение было отделано виниловыми панелями под старое дерево. В окне висела неоновая реклама пива «Курс».
Лукас въехал на парковку и выключил фары. Через несколько секунд появилась Уэзер в своем джипе.
— Элегантно, — похвалил Лукас.
Она высунула из машины ноги и сняла теплые сапоги.
— Я поменяю обувь. Что элегантно? Ресторан?
— Мне кажется, что сочетание виниловых панелей с сиянием рекламы «Курса» придает этому месту определенный европейский налет. Я бы сказал, похоже на Швецию или старый Амстердам.
— Подожди делать выводы, пока не увидишь, что на каждом столике стоит красная церковная свеча, которую зажигает сам метрдотель, а еще корзинка с упакованными в целлофан крекерами и хлебными палочками, — сказала Уэзер.
— О, это настоящее заведение для гурманов. Ничего меньшего я и не ожидал. И бьюсь об заклад, у них имеется выбор вин, — резюмировал Лукас.
— Точно.
— Красное или белое, — в один голос сказали они и рассмеялись.
— Если ты попросишь розовое, они скажут «отлично» и официант умчится на кухню с бутылками красного и белого вина в руках, — добавила Уэзер.
— Почему у тебя такое имя? — спросил Лукас.
— Мой отец был помешан на лодках. Летом он мастерил в гараже самодельные маленькие шлюпки и шаланды в четырнадцать футов.
Она натянула второй мокасин, бросила сапог на пол у пассажирского сиденья, встала и резким движением захлопнула дверь. Запирать машину она не стала.
— В общем, мама говорила, что он постоянно твердил про погоду. «Если погода продержится», «если погода изменится». Поэтому когда я родилась, меня назвали Уэзер. [9]
— Твоя мама живет в городе?
— Нет. Отец умер десять лет назад, а через три или четыре года мама ушла вслед за ним, — с грустью ответила Уэзер. — Она даже не болела, просто умерла. Мне кажется, она этого хотела.
Метрдотель оказался круглолицым мужчиной с аккуратно подстриженными черными усиками и такими манерами, словно он только что приехал из Лас-Вегаса.
— Привет, Уэзер, — поздоровался он, перевел глаза на шею Лукаса и категорически отказался поднимать их выше. — Столик для двоих? В зале для некурящих?
— Да, для двоих, — сказал Лукас.
— Кабинку, — уточнила Уэзер.
Когда он подал им меню и ушел, доктор наклонилась вперед и прошептала:
— Я забыла про Арлена, метрдотеля. Он хотел бы затащить меня в постель. Ну, ты понимаешь: речь не идет о том, чтобы бросить мамочку и деток, просто немножко поразвлечься с докторшей, предпочтительно где-нибудь вроде «Херли», где нас никто не застукает.
— И каковы шансы? — поинтересовался Лукас.
— Нулевые, — ответила она. — В нем есть что-то от Альфреда Хичкока, а это вызывает у меня отвращение.
Принесли салат, заправленный французским соусом наподобие кетчупа, с горстью гренков.
— Я помню статьи в газетах о том, как ты уехал из Миннеаполиса. Все эти полицейские истории весьма необычны. Тебя знают многие из «скорой помощи», они просто потрясены. Это произвело на меня впечатление.
— Я там довольно часто бывал, — сказал Лукас. — На меня работали парни на улицах, и им нередко сильно доставалось, а обратиться им было не к кому. И я пытался помочь.