Голос следователя звучал негромко, но он четко выговаривал слова.
— Даже не знаю, — ответил Лукас, глядя в окно.
— Ты не должен делать это сам, просто не мешай мне.
— Но это не вернет твоей дочери, Джин.
— Я знаю, — хрипло сказал Климпт. — Боже мой, Дэвенпорт…
— Извини.
После долгого молчания, во время которого был слышен лишь шорох шипованых протекторов по неровной дороге, следователь произнес:
— Я просто не в силах терпеть мерзавцев, убивающих детей. Не могу читать об этом в газетах, смотреть по телевизору. Убийство ребенка — это худшее преступление. Самое страшное из всего, что может совершить человек.
Поездка в Милуоки получилась долгой и тяжелой: паутина проселочных дорог и двухполосных шоссе до Грин-Бей, а потом совсем немного на юг вдоль озера по автостраде I-43. Домьер подсказал, где нужно свернуть, и Лукас нашел место с первой попытки. Кафе расположилось в обветшалом торговом центре с плоской крышей. Он припарковал машину и вошел внутрь.
Полицейский из Милуоки оказался коренастым краснолицым парнем в длинном шерстяном пальто и вязаной шерстяной шапочке, какие носят докеры. Он сидел за стойкой, обмакивал в кофе пончик и болтал с такой же полной официанткой, которая улыбалась, не вынимая изо рта испачканную помадой сигарету. Как только подошел Лукас, она вытащила сигарету и спрятала ее под стойкой. Домьер оглянулся через плечо и прищурился.
— Вы, должно быть, Дэвенпорт.
— Верно. Вы телепат?
— У вас такой вид, словно вы замерзли, как задница копателя колодца, — сказал Домьер. — А я слышал, что у вас было очень холодно.
— Это правда, — ответил Лукас.
Они пожали друг другу руки, и Лукас пробежал глазами лежащее на стойке меню.
— Дайте мне два пончика с ванилью, один с кокосом, один с арахисом и большую чашку черного кофе.
Лукас сел рядом с Домьером. Оказавшись в кафе, он снова почувствовал себя полицейским из большого города.
Официантка принесла кофе. Сигарета вновь была у нее во рту.
— А у вас не так холодно? — спросил Лукас у Домьера, продолжая начатый разговор.
— Холодно, конечно, около десяти градусов ниже нуля, но ничего похожего на то, что творится у вас.
Они болтали, пытаясь прощупать друг друга. Лукас ел пончики и говорил о Миннеаполисе, пенсии и надбавках.
— Я бы хотел отправиться туда, где теплее, если бы нашел способ перевести пенсию и надбавки, — признался Домьер. — Куда-нибудь на юго-запад, где не слишком жарко и не слишком холодно. И сухо. Туда, где требуется человек в отдел полиции нравов с трехнедельным отпуском в первый же год.
— При переходе всегда делаешь шаг назад, — ответил Лукас. — Ты не знаешь новой обстановки, не знаком с полицейскими и плохими парнями. И если ты не работал в этом городе патрульным, тебе будет трудно выйти на прежний уровень.
— Мне совсем не хочется снова надевать форму, — сказал Домьер и картинно содрогнулся. — Я всегда ненавидел выписывать штрафы и разнимать драки.
— А здесь у тебя отличная работа, — заметила официантка. — Что бы ты делал, если бы не Полароид Питер?
— Полароид кто? — спросил Лукас.
— Питер, — ответил Домьер, закрывая лицо руками. — Парень, который жаждет моей смерти.
Официантка захихикала, и Домьер пояснил:
— Эксгибиционист. У себя дома он спускает трусы и снимает «Полароидом» свой член. Надо сказать, он у него самый обычный — я не понимаю, почему он им так гордится. Потом разбрасывает фотографии возле школ, или в торговом центре, или в таких местах, где бывает много девочек-подростков. Девочка поднимает фотографию — и готово: она краснеет. Мы полагаем, что он прячется где-то рядом, наблюдает за этим и ловит кайф.
Лукас расхохотался и едва не подавился пончиком. Домьер деликатно постучал ему по спине.
— А что происходит, когда фотографию поднимает парень? — спросил Лукас.
— Парни их не поднимают, — мрачно ответил Домьер. — Если же такое и случается, они никому не рассказывают. К нам поступило больше двух десятков заявлений, и всякий раз выяснялось, что фотографию находила девочка. Они видят их на тротуаре, и им становится интересно. А если мы получили двадцать пять звонков, значит, этот тип делал такие вещи не меньше сотни раз.
— Скорее, пять сотен, если у вас двадцать пять звонков, — предположил Лукас.
— Это сводит меня с ума, — сказал Домьер, допивая кофе.
— Большое дело, — улыбнулся Лукас. — Звучит весьма забавно.
— Да? — Домьер хмуро посмотрел на него. — И ты готов повторить эти слова мэру?
— О-хо-хо, — протянул Лукас.
— Он выступил по телевизору и пообещал, что мы скоро поймаем его, — со вздохом сообщил Домьер. — Весь наш отдел стал спорить, что нам делать: пойти повеситься или притвориться, что мы ослепли.
Лукас снова рассмеялся.
— Ну, ты готов? — успокоившись, спросил он.
— Пошли, — ответил Домьер.
Бобби Маклейн жил в двухэтажном многоквартирном комплексе, построенном из бетонных блоков, выкрашенных в бежевый и коричневый цвета. Это был квартал ветхих домов из темного кирпича и новых блочных зданий, которые производили такое же гнетущее впечатление. Улица выглядела уныло: на тротуарах высились горы снега, большие седаны семидесятых годов ржавели среди сугробов. Даже деревья казались мрачными и темными. Домьер, ехавший в машине вместе с Лукасом, вскоре указал на выкрашенный вручную фургон «шевроле», стоящий на западной стороне комплекса.
— Вот машина Бобби. Он выкрасил ее при помощи валика.
— А что это за цвет? — поинтересовался Лукас, когда они остановились рядом.
— Лиловый, — ответил Домьер. — Теперь фургоны такого цвета встречаются редко. Во всяком случае, без наклейки «Dead Head». [15]
Полицейские вышли из машины и огляделись. Кроме них, вокруг никого не было. Подойдя к двери, они услышали шум работающего телевизора. Лукас постучал, и звук тут же умолк.
— Кто там? — послышался визгливый голос.
— Домьер. Полиция Милуоки. — После небольшой паузы он добавил: — Открывай свою чертову дверь, Бобби!
— Что вам нужно?
Увидев, что Домьер смещается вправо, Лукас отошел влево.
— Я хочу, чтобы ты открыл чертову дверь, — повторил Домьер.
Он энергично пнул ее, и голос тут же ответил:
— Ладно, ладно. Проклятье, подождите минуту.
Через несколько секунд дверь распахнулась. Бобби Маклейн оказался полным молодым человеком с короткими светлыми волосами, в очках с толстыми стеклами. Он был одет в свободные брюки цвета хаки и белую, застиранную до грязной желтизны футболку с вырезом лодочкой. Бобби сидел на старой инвалидной коляске, которая приводилась в движение вручную.