Он медленно прошел по улице, по-прежнему держа руки в стороны, зная, что за ним наблюдает две дюжины пар глаз. День выдался прохладным, но он чувствовал, как по спине у него течет пот. Стая бело-серых голубей следила за ним с красной черепичной кровли дома, расположенного чуть дальше. На другой крыше, рядом с трубой, за пределами видимости Худа, расположился снайпер из отряда быстрого реагирования с М-16 в руках. Полицейская рация посылала в утренний воздух какие-то нечленораздельные звуки. Лукас прошел уже тридцать футов.
— Давай сюда, все в порядке, — крикнул индеец из окна.
Лукас подошел ближе, не опуская рук. В пяти футах от окна Билли снова крикнул: — Сразу забирайся внутрь. Я буду слева. Я не хочу увидеть наставленный на себя пистолет. Знаешь, я очень нервничаю.
Лейтенант протянул руку, прикоснулся к стене здания и придвинулся к окну. Глядя внутрь под острым углом, он видел лишь упавший на пол стул. Он еще немного продвинулся вперед, но все равно в его поле зрения никого не было. На полу валялась раздавленная погремушка с бобами внутри и вмятиной сбоку, как будто кто-то на нее свалился.
— Я сдаюсь, — сказал Худ.
Его голос прозвучал справа, но Лукас по-прежнему его не видел. Он сделал еще шаг.
— Я хочу, чтобы ты залез внутрь, — сказал индеец.
— Я не могу этого сделать, Билли, — ответил Дэвенпорт.
— Ты пытаешься меня подставить, мужик, — возмутился Худ. — Хочешь, чтобы я превратился в мишень. Если я подойду к окну, я труп.
— Клянусь Богом, Билли…
— Не клянись. Просто забирайся на окно. Я тут. Я хочу, чтобы ты шел прямо передо мной, тогда белые парни не смогут меня пристрелить.
Лукас оглянулся по сторонам, тихо выругался, положил руки на подоконник и забрался наверх. В этот момент неожиданно с дробовиком в руке появился Худ, который стоял, прижимаясь спиной к стене и глядя на Дэвенпорта.
— Давай сюда, — велел он, и дуло ружья последовало за Лукасом, точно стальной глаз.
— Успокойся, дружище, — сказал лейтенант.
В шкафу вместе с дробовиком он не обнаружил пуль. А поскольку Худ держал оружие в руках, значит, он либо их нашел, либо блефовал. Но зачем ему блефовать? Он стрелял из какого-то пистолета, значит, он был заряжен…
— Из этого ничего хорошего не получится.
— Заткнись, — сказал индеец, который был напряжен, точно натянутая пружина. — Забирайся внутрь.
Дэвенпорт спрыгнул с подоконника.
— Какой-то умник испортил мою винтовку. Это был ты?
— Я ничего не знаю про это, — сказал Лукас.
Над глазом мужчины кровоточила длинная царапина. На полу рядом с его сапогом валялся пистолет сорок пятого калибра с отведенным затвором. Лукас понял, что у Худа закончились патроны.
— Нажал на курок проклятого ружья, и оно чуть не снесло мне лицо. Кто-то засунул внутрь тряпку, — сказал индеец.
— Мне про это ничего не известно, — повторил Лукас, ощущая за ремнем свой Р-7.
— Врешь ты все, — рявкнул Худ. — Но у меня есть кое-что. Смотри.
Продолжая держать полицейского под прицелом, он раскрыл руку, державшую дробовик за переднюю часть. На ладони лежало два патрона.
— Картечь, для оленей, — пояснил мужчина. — Я спрятал их среди тридцатых. А кто-то не заметил.
— Билл… — начал Дэвенпорт, ругая себя за то, что не забрал коробку с патронами или хотя бы не проверил ее. — Так ты отсюда никогда не выберешься.
— Картечь не поможет мне против уродов, у которых М-16, но зато с ней я смогу отсюда выбраться, потому что у меня есть ты, белый мальчик, — заявил он и махнул дулом. — Ложись на пол.
— Билли, я тебе поверил. Это ни к чему хорошему не приведет.
Лукас почувствовал, что у него на висках начали появляться капельки пота, подмышки горели огнем.
— А я соврал тебе, придурок, — сказал Худ. — На пол, мать твою!
Он чуть опустил ствол, указывая вниз.
Лукас встал на колени, подумал, не попытаться ли выхватить Р-7, но дуло дробовика не дрогнуло ни на мгновение.
— Держи руки в стороны.
Снаружи послышался голос командира ОБРа, который крикнул в громкоговоритель:
— Вы выходите? У вас все в порядке?
— Все отлично, — ответил Билли. — Мы разговариваем. Не мешайте нам.
— Тебе ничего не поможет… — начал лейтенант.
— Ложись на брюхо! — рявкнул индеец.
Дэвенпорт лег на пол. От него пахло городской пылью, грязь царапала подбородок.
— Я скажу тебе, что мы сделаем, чтобы ты меня не подставил, — проговорил Худ. По его лицу стекал пот, и Лукас чувствовал запах его страха. — Я выведу тебя отсюда под дулом. Мы возьмем машину и поедем вдоль Миссисипи к резервации. Где-нибудь по дороге я выйду и скроюсь в лесу. Как только я там окажусь, то буду на свободе.
— Они станут искать тебя с собаками…
— Пусть ищут. Там повсюду индейцы, ваши ищейки сдохнут, но не найдут меня. — Дэвенпорт почувствовал, что Худ приближается к нему; затем ствол дробовика уперся в затылок. — Это чтобы ты знал, что я здесь. Ляг лицом вниз, и я скажу тебе, что делать дальше.
Лукас подчинился, продолжая думать о пистолете у себя на ремне. Индеец что-то делал у него за спиной, но он не видел что. Послышался звук рвущейся материи, и лейтенант приподнял голову, но Худ рявкнул:
— Но-но!
Дэвенпорт снова опустил лицо.
— Мне же нужно дышать, — сказал он.
— Не морочь мне голову, тебе есть чем дышать… Сейчас я приставлю дуло к твоей голове. Думаю, у тебя есть пистолет, а может, ты инструктор по карате, но если ты хотя бы пошевелишься, я выпущу тебе мозги… Мой палец лежит на курке, предохранитель снят, ты меня понял?
— Да, — ответил Лукас.
Он ощутил холодное прикосновение ствола к коже за ухом.
— А теперь подними голову так, чтобы не видеть пол. Смотри на кухню, но не двигай ничем, кроме головы, — приказал мужчина. Лукас поднял голову, и через секунду Худ быстро обмотал ее липкой лентой, несколько раз. Дэвенпорт сжал зубы.
— Дуло примотано к твоей голове, — сообщил ему индеец, закончив, и его голос прозвучал чуть менее напряженно. — Если один из твоих белых дружков меня пристрелит, тебе конец. И вообще, если что — ты труп. Одно движение — и с тобой покончено. Ты понимаешь, что я говорю? Свет погаснет.
Первый и третий слои пленки легли на первые два. Последний частично прикрыл левый глаз Лукаса. Он почувствовал, что пуговицы рубашки вдавились ему в грудь, и вдруг понял, что задыхается.
— Боже праведный, будь осторожнее, приятель, — сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прозвучало жалобных интонаций.