Из глаз ее брызнули слезы, и Элис отчаянно принялась их вытирать. Джон внезапно осознал, как она ранима и как ей сейчас трудно. Мысль, что из-за него так расстраивается любимая, разрывала сердце.
— Я не желаю слышать дома о твоей работе! Мы ведь договорились, забыл? Поэтому перестань оправдывать свое свинское поведение работой!
Джон открыл было рот, но нужных слов не нашлось. Элис отвернулась и, осторожно ступая, преодолела оставшиеся ступени. Из ванной донесся шум льющейся воды.
Он вернулся в кухню, прокручивая в голове события последних нескольких дней. Когда он в последний раз готовил, убирался, мыл посуду?.. На его немой вопрос Панч ответил лишь взглядом печальных глаз.
— Вот так, Панч! Похоже, я все испортил.
Пес хранил молчание.
Джон взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, постучался в полуоткрытую дверь ванной и заглянул внутрь. Элис чистила зубы с такой яростью, что едва не обдирала зубную эмаль.
— Прости меня, Эли.
Она взглянула в зеркало, и он увидел ее заплаканные глаза. Чувство вины захлестнуло его целиком. Он шагнул к ней, одной рукой обнял живот, а другой мягко обхватил ее запястье, останавливая движения щетки.
Положив голову ей на плечо, он прошептал:
— Я был полным идиотом. Прости меня. Я ничего не замечал.
Рука с зубной щеткой опустилась.
— Я мечтала о счастливой беременности. Мне не хочется плакать и переживать сейчас, когда наш ребенок…
— Я знаю, — прошептал Джон, закрыв глаза. — Я сделаю все, чтобы так оно и было.
Он начал нежно целовать Элис в шею, чувствуя, как напряжение медленно ее отпускает.
Через несколько мгновений Элис прошептала его имя.
— Да? — сказал он, не поднимая головы.
— По-моему, у меня бешенство.
— Что?
Его глаза широко раскрылись, и он заметил белую пену в уголках ее рта.
— Р-р-р… — Она улыбнулась, и от ее улыбки у него сердце едва не выскочило из груди.
Джон повернул ее к себе:
— Честное слово, Эли, я буду…
Она не дала ему договорить. Он ответил на поцелуй, раздвигая языком мятную массу, почувствовал ее руку у себя на бедре и наклонился вперед, опуская пальцы все ниже к ее раздувшимся грудям. Его руку легонько сжали, и, открыв глаза, он увидел, что она смотрит на него, подняв брови.
— Нет уж, лучше туалет отскребать, чем заниматься тем, о чем ты подумал.
Джон вздохнул.
— И даже не…
— Ни под каким видом, — ответила она с ухмылкой, освобождаясь из его объятий. Джон оперся руками о раковину и, глядя в зеркало, попробовал вспомнить, когда же они в последний раз занимались сексом.
Донна Пул наклонилась и легкими движениями нанесла последние штрихи макияжа на веки пациента.
— Ты выглядишь просто изумительно.
— Честно? А глаза у меня не красные?
Зеркало у кровати было сдвинуто — Донна говорила правду.
— По сравнению с тем, что было несколько дней назад, уже гораздо лучше.
Голова пациента склонилась набок, бинты слегка терлись о подушку. Раздался звонок в дверь.
— Это он!
Донна вскочила на ноги и поспешно вышла.
Как только дверь захлопнулась, за окном послышалось хлопанье крыльев. Малиновка села на окно и, склонив голову набок, выжидательно посмотрела на больного.
Пациент медленно потянулся за печеньем, лежавшим на столике у кровати, разломил его и начал крошить на покрывало. Несколько взмахов крыльями, и птичка села в нескольких сантиметрах от красных ногтей. Она клюнула крошку, огляделась, клюнула еще раз.
Если бы не моргали глаза, пациент вполне бы мог сойти за статую. Или за труп.
Шаги на лестнице приближались; птичка перестала кормиться и прислушалась. Как только двери начали открываться, она пулей метнулась обратно в окно.
Донна отошла в сторону, пропуская в комнату доктора. Пациент попытался улыбнуться.
Доктор О’Коннор медленно подошел к кровати, смахнул крошки с покрывала и присел.
— Ну что ж, давайте снимем бинты и посмотрим, как подживает лицо.
— Это больно? — Дрожащие пальцы схватились за ворот ночной рубашки.
— Ни капельки, — ответил О’Коннор, открывая свой чемоданчик. Тщательно протерев руки антисептической салфеткой, он вынул ножницы из нержавеющей стали. — А теперь не шевелите своей хорошенькой головкой: я разрежу бинты.
Лезвия ножниц сошлись, и внешний слой марли отпал.
— Отлично. — О’Коннор отложил ножницы, взялся за свободный конец и начал аккуратно разматывать бинты, скрывавшие нижнюю часть лица пациента.
Уже в самом конце на марле появились пятна водянистой бурой жидкости.
— Выделения еще есть, но это вполне нормально. Принимайте антибиотики, что я вам выписал.
Он осторожно размотал последнюю полоску, открыв овальное лицо, изуродованное тонким швом с неровными краями, проходившим по всей нижней челюсти. Оставшиеся бинты удерживали на месте две накладки по обе стороны носа. Края шва на челюсти были скреплены невероятно тонкими стежками.
Донна смотрела с нежностью. Резкие мужские черты полностью исчезли. Она подумала, что женственность ему больше к лицу.
О’Коннор наклонился, критически осматривая свою работу.
— На мой взгляд, прекрасно.
Пациент смотрел на него широко открытыми глазами.
— А шрамов не останется?
О’Коннор покачал головой.
— Это же косметический шов! Избегайте прямого солнечного света и пользуйтесь кремом, что я вам дал. Ничего заметно не будет. Теперь, дорогуша, давайте посмотрим ваш нос.
Он вытащил из чемодана пинцет и с его помощью приподнял марлю. Потом подсунул под низ лезвие ножниц и аккуратно, снизу вверх, надрезал. Пациент сидел не двигаясь, с зажмуренными глазами.
Доктор снял повязку, вынул накладки и в конце концов высвободил распухший нос. Кожа была натянута так туго, что блестела. Уродливые синяки по обе стороны от носа придавали коже пациента лиловато-желтоватый оттенок.
— Не двигайтесь. Уже почти все.
О’Коннор взял из чемоданчика фонарик толщиной с карандаш, нагнулся и посветил пациенту в ноздрю.
— Носом дышать можете?
— Могу. Но мне кажется, левая ноздря чем-то забита.
О’Коннор кивнул.
— Хрящ сросся нормально. Это просто запекшаяся кровь. Донна, вы не принесете теплой воды и полотенце?