И тут Скарлетт вспомнила все. Она выпрямилась, села и торопливо осмотрелась вокруг. Слава богу, янки нигде не было видно! И за эту ночь никто не обнаружил их повозки. Теперь перед ней уже отчетливо встал весь этот страшный, похожий на чудовищный кошмар путь, проделанный ими после того, как шаги Ретта замерли вдали, — вся эта бесконечная ночь, черный проселок, рытвины, разбитые колеи, камни, глубокие канавы по сторонам дороги, куда порой съезжала повозка, и как она и Присси, гонимые страхом, из последних сил тянули за колеса, толкали повозку, помогая лошади выбриться на дорогу. Вспомнилось, как, заслышав приближающихся солдат, дрожа от страха, не зная, кто они, эти идущие мимо, — друзья или враги, сгоняла она упиравшуюся лошадь с дороги в поле или в лес, как замирала от ужаса при мысли, что чей-нибудь кашель, чиханье или икота Уэйда могут их выдать.
О, эта черная дорога, по которой, словно привидения, двигались безмолвные тени, нарушая тишину лишь негромким стуком сапог по земле, позвякиванием уздечек, поскрипыванием сбруи! О, это страшное мгновение, когда измученная кляча внезапно заартачилась и стала, и мимо них по дороге прошел конный отряд, таща за собой легкие орудия, — прошел так близко, что ей казалось, — стоит протянуть руку, и она коснется их! Так близко, что она слышала едкий запах потных солдатских тел!
Когда они добрались наконец до Раф-энд-Реди, впереди — там, где последний заслон генерала Ли стоял в ожидании приказа к отступлению, — замелькали редкие бивачные огни. С милю Скарлетт гнала лошадь прямо по пашне, огибая расположение войск, пока огни лагеря не скрылись из глаз, оставшись позади. И тут она окончательно заплуталась в темноте и долго плакала, потому что ей никак не удавалось выехать на узкий, так хорошо знакомый проселок. А когда она все же нашла его, лошадь упала в упряжи и не пожелала сделать больше ни шагу, не пожелала подняться, сколько они с Присси ни пихали ее и ни тянули под уздцы.
Тогда Скарлетт распрягла лошадь, забралась, взмокшая от пота, в глубину повозки и вытянула гудевшие от усталости ноги. Ей смутно припомнилось, что, когда у нее уже слипались глаза, до нее долетел голос Мелани — чуть слышный шепот, в котором были и мольба и смущение:
— Скарлетт, можно мне глоточек воды? Пожалуйста!
— Воды нет… — пробормотала она и уснула, не договорив. А теперь было утро, и мир вокруг был торжественно тих — зеленый, золотой от солнечных бликов в листве. И поблизости никаких солдат. Горло у нее пересохло от жажды, ее мучил голод, занемевшие ноги сводила судорога, все тело ныло, и ей просто не верилось, что это она, Скарлетт О’Хара, привыкшая спать только на льняных простынях и пуховых перинах, могла уснуть, как черная рабыня, на голых досках.
Щурясь от солнца, она поглядела на Мелани и испуганно ахнула. Мелани лежала так неподвижно и была так бледна, что показалась Скарлетт мертвой. Никаких признаков жизни. Лежала мертвая старая женщина с изнуренным лицом, полускрытым за спутанными прядями черных волос… Но вот Скарлетт уловила чуть заметный шелест дыхания и поняла, что Мелани удилось пережить эту ночь.
Прикрываясь рукой от солнца, Скарлетт поглядела по сторонам. По-видимому, они провели ночь в саду под деревьями чьей-то усадьбы, так как впереди, извиваясь между двумя рядами кедров, убегала вдаль посыпанная песком и галькой подъездная аллея.
«Да ведь это же усадьба Мэллори!» — подумала вдруг Скарлетт, и сердце у нее подпрыгнуло от радости при мысли, что она у друзей и получит помощь.
Но мертвая тишина царила вокруг. Цветущие кусты и трава газона — все было истоптано, истерзано, выворочено из земли колесами, копытами лошадей, ногами людей. Скарлетт поглядела туда, где стоял такой знакомый, светлый, обшитый тесом дом, и увидела длинный прямоугольник почерневшего гранитного фундамента и две высокие печные трубы, проглянувшие сквозь пожухлую, обугленную листву деревьев. Вся дрожа, она с трудом перевела дыхание. А что, если такой же — безмолвной, мертвой — найдет она и Тару, — что, если и ее сровняли с землей?
«Я не буду думать об этом сейчас, — поспешно сказала она себе. — Я не должна об этом думать. Не то опять сойду с ума от страха». Но независимо от ее воли, сердце мучительно колотилось, и каждый удар звучал как набат: «Домой! Скорей! Домой! Скорей!» Надо ехать дальше — домой. Но прежде надо найти чего-нибудь поесть и хоть глоток воды — в первую очередь воды. Она растолкала Присси. Та, выпучив глаза, оглядывалась по сторонам.
— Господи боже, мисс Скарлетт! Я уж думала, что проснусь на том свете!
— Ты туда еще не скоро попадешь, — сказала Скарлетт, пытаясь кое-как пригладить растрепавшиеся волосы. И лицо, и все тело у нее были еще влажными от пота. Она казалась себе невыносимо грязной, липкой, неприбранной, ей даже почудилось, что от нее дурно пахнет. За ночь платье невообразимо измялось, и никогда еще не чувствовала она себя такой усталой и разбитой. От неистового напряжения этой ночи болели даже такие мускулы, о существовании которых она и не подозревала, и каждое движение причиняло страдания.
Скарлетт поглядела на Мелани и увидела, что она открыла глаза. Совсем больные глаза, отекшие, обведенные темными кругами, пугающие своим лихорадочным блеском. Растрескавшиеся губы дрогнули, послышался молящий шепот:
— Пить!
— Вставай, Присси! — сказала Скарлетт. — Пойдем к колодцу, достанем воды.
— Мисс Скарлетт, как же мы… Может, там мертвяки, а может, духи убитых!..
— Я из тебя самой вышибу дух, если ты тотчас не вылезешь из повозки, — сказала Скарлетт, отнюдь не расположенная к пререканиям, и сама кое-как, с трудом спустилась на землю.
И только тут она вспомнила про лошадь. Боже правый, а что, если эта кляча за ночь пала? Когда ее распрягали, было похоже, что ей пришел конец. Скарлетт бросилась к передку повозки и увидела лежавшую на боку лошадь. Если лошадь сдохла, она сама умрет тут же на месте, послав небесам свое проклятие! Кто-то там, в Библии, уже поступил однажды точно так же. Проклял бога и умер. Сейчас она понимала, что, должно быть, чувствовал тот человек. Но лошадь была жива — она дышала тяжело, полузакрытые глаза слезились, но она еще жила. Ладно, глоток воды придаст ей сил.
Присси с большой неохотой и громкими стонами выбралась из повозки и, боязливо озираясь, поплелась следом за Скарлетт но аллее. Беленные известкой хижины рабов — молчаливые, опустевшие — стояли в тени деревьев позади пепелища. Где-то между этими хижинами и еще дымившимся фундаментом дома нашелся колодец — и даже с уцелевшей крышей, и на веревке висело спущенное вниз ведро. С помощью Присси Скарлетт вытянула ведро из колодца, и, когда из темной глуби показалась прохладная, поблескивавшая на солнце вода, она наклонила ведерко, прильнула к краю губами и шумно, захлебываясь, принялась глотать воду, проливая ее на себя.
Она пила и пила, пока не услышала жалобно-ворчливый голос Присси: