Лишь бы добраться до отчего дома, до теплых объятий Эллин и сложить со своих слабых плеч эту слишком тяжелую для нее ношу: умирающую женщину, полуживого младенца, своего изголодавшегося сынишку, перепуганную негритянку — всех, ищущих в ней защиты, опоры, всех, кто, глядя на ее прямую спину, продолжает уповать на ее силу и отвагу, не понимая, что она давно их утратила.
Измученное животное не отзывалось ни на вожжи, ни на хворостину и все так же медленно тащилось, еле передвигая ноги, спотыкаясь, когда под копыта попадали большие камни, и шатаясь при этом так, что, казалось, того и гляди, рухнет на землю. Но вот, в сумерках, они все же добрались до последнего поворота, за которым их долгое путешествие должно было прийти к концу. Свернув с проселка, они снова выехали на большую дорогу. До Тары оставалась всего миля пути!
Впереди проглянула темная масса живой изгороди — плотная стена диких апельсиновых деревьев, отмечавшая начало владений Макинтошей. Вскоре Скарлетт остановила лошадь на дубовой аллее, ведущей от дороги к дому старика Энгуса Макинтоша. В сгущающихся сумерках она вглядывалась в даль между двумя рядами старых дубов. Всюду темно. Ни единого огонька ни в окнах дома, ни вокруг. Когда глаза привыкли к темноте, она различила ставшую уже знакомой на протяжении всего этого страшного дня картину: очертания двух высоких печных труб, возносящихся вверх, как гигантские надгробия, над руинами второго этажа, безмолвно глядящими в пустоту незрячими проемами выбитых окон.
— Хэлло! — собрав остатки сил, крикнула она. — Хэлло! Присси в ужасе вцепилась ей в руку, и, обернувшись, Скарлетт увидела ее вытаращенные от страха глаза.
— Не кричите, мисс Скарлетт! Пожалуйста, не кричите, — зашептала она срывающимся голосом. — Мало ли что может отозваться!
«Боже милостивый! — подумала Скарлетт, и дрожь прошла у нее по телу. — Боже милостивый! А ведь она права. Мало ли что может появиться оттуда, с пепелища!» Она подергала вожжи, трогая лошадь с места. При виде дома Макинтошей последний еще теплившийся в ее душе огонек надежды угас. Дом был разорен, сожжен, покинут — как и все прочие усадьбы, мимо которых они сегодня проезжали. Тара находилась всего в полумиле отсюда, по той же дороге, прямо на пути неприятельской армии. Ее, конечно, тоже сровняли с землей. Она найдет там только груду обгорелых кирпичей, да звезды, мерцающие над обвалившейся кровлей, да тишину — такую же страшную, как повсюду, могильную тишину. И ни Эллин, ни Джералда, ни сестер, ни Мамушки, ни негров — бог весть где они теперь!
Что толкнуло ее на этот безумный шаг? И зачем, вопреки здравому смыслу, потащила она с собой Мелани с младенцем? Для них было бы лучше умереть в Атланте, чем, промучившись весь день в тряской повозке, под палящим солнцем, найти смерть среди безмолвных руин Тары.
Но Эшли поручил Мелани ее заботам. «Позаботьтесь о ней», — сказал он. О, этот неповторимо прекрасный и мучительный день, когда он поцеловал ее, прежде чем расстаться с ней навсегда! «Вы ведь позаботитесь о ней, верно? Обещайте мне!» И она пообещала. Зачем связала она себя этим обещанием, вдвойне тягостным теперь, когда Эшли ушел из ее жизни? Даже в эти минуты, измученная до предела, она находила в себе силы ненавидеть Мелани и жалобный, писклявый голосок ее ребенка, все реже и слабее нарушавший тишину. Но она связала себя словом, и теперь и Мелани и младенец неотторжимы от нее так же, как Уэйд и Присси, и она должна бороться за них из последних сил, до последнего дыхания. Она могла бы оставить Мелани в Атланте, сунуть ее в госпиталь и бросить там на произвол судьбы. Но после этого как взглянула бы она Эшли в глаза на этой земле, да и на том свете, как призналась бы ему, что оставила его жену и ребенка умирать на руках у чужих людей?
О, Эшли! Где был он этой ночью, когда она мучилась с его женой и ребенком на темных, лесных, населенных призраками дорогах? Жив ли он и думал ли о ней в эти минуты, изнывая за тюремной решеткой Рок-Айленда? Или его уже давно нет в живых и тело его гниет в какой-нибудь канаве вместе с телами других погибших от оспы конфедератов?
Нервы Скарлетт были натянуты как струна, и она едва не лишилась чувств, когда в придорожных кустах внезапно раздался шорох. Присси пронзительно взвизгнула и бросилась ничком на дно повозки, придавив собой младенца. Мелани слабо пошевелилась, шаря вокруг себя, ища свое дитя, а Уэйд сжался в комочек и зажмурил глаза, утратив даже голос от страха. Потом кусты раздвинулись, затрещав под тяжелыми копытами, и всех их оглушило протяжное, жалобное мычание.
— Да это же корова, — хриплым с перепугу голосом проговорила Скарлетт. — Не валяй дурака. Присси. Ты чуть не задавила ребенка и напугала мисс Мелани и Уэйда.
— Это привидение! — визжала Присси, корчась от страха на дне повозки.
Обернувшись на сиденье, Скарлетт подняла хворостину, служившую ей кнутом, и огрела Присси по спине. Она сама была так перепугана и чувствовала себя такой беспомощной, что испуг и беспомощность Присси вывели ее из себя.
— Сейчас же сядь на место, идиотка, — сказала она. — Пока я не обломала о тебя хворостину.
Хлюпая носом, Присси подняла голову, выглянула из повозки и увидела, что это и в самом деле корова: пятнистое, бело-рыжее животное стояло и смотрело на них большими, испуганными глазами. Широко разинув рот, корова замычала снова, словно от боли.
— Может, она ранена? Коровы обычно так не мычат.
— Похоже, она давно не доена, вот и мычит, — сказала Присси, понемногу приходя в чувство. — Верно, это Макинтошева корова. Негры небось угнали ее в лес, и она не попалась янки на глаза.
— Мы заберем ее с собой, — мгновенно решила Скарлетт. — И у нас будет молоко для маленького.
— Как это мы заберем корову, мисс Скарлетт? Мы не можем забрать корову. Какой с нее толк, раз она давно не доена? Вымя у нее раздулось — того и гляди, лопнет.
— Ну, раз ты так все знаешь про коров, тогда снимай нижнюю юбку, порви ее и привяжи корову к задку повозки.
— Мисс Скарлетт, так у меня ж почитай месяц как нет нижней юбки, а когда б и была, я бы нипочем не стала вязать корову. Я совсем не умею с коровами. Я их боюсь.
Скарлетт бросила вожжи и задрала подол. Обшитая кружевами нижняя юбка была единственным оставшимся у нее красивым и к тому же нерваным предметом туалета. Скарлетт развязала тесемки на талии и спустила юбку, безжалостно стягивая ее за шелковистые льняные оборки. Ретт привез ей льняное полотно и кружева из Нассау, когда ему в последний раз удалось прорваться на своем судне сквозь блокаду, и она целую неделю не покладая рук шила это юбку. Без малейшего колебания она взялась за подол, дернула, пытаясь его разорвать, потом перекусила зубами шов, материя поддалась, и она оторвала длинную полосу. Она яростно продолжала орудовать и руками и зубами, пока юбка не превратилась в груду длинных тряпок. Тогда она связала все тряпки концы с концами, хотя натруженные вожжами пальцы были стерты в кровь и руки у нее дрожали от усталости.