– Отпусти, козел! – прорычал Брекстон. – Не убивал я прокурора!
Сзади раздался голос Гиттенса:
– Бен, отпусти его. Уходи отсюда.
Я оглянулся. Гиттенс целился в Брекстона из такой же «беретты», что и у меня.
Брекстон, бросивший пистолет, чтобы спасти меня от падения, был теперь безоружен.
Под дулом «беретты» Гиттенса и со мной, театрально обнявшим его колени, Брекстон чувствовал себя дурак дураком. Его бешеный взгляд перебегал с Гиттенса на меня и обратно.
– Бен, если Брекстон убил, значит, ты невиновен! – крикнул мне Гиттенс. – Иди ко мне. И спускайся.
Уходи отсюда.
Спускайся.
До меня вдруг дошло, что намерен сделать Гиттенс.
Вот почему он отсылает меня прочь!
Он намерен застрелить Брекстона.
Это я не по его лицу прочел, не по его голосу почувствовал. Я просто это знал. Никакого ареста не будет. Будет хладнокровная казнь. И при этом он предлагает мне сделку: вместо меня виноват во всем Брекстон. Нет Брекстона – и все шито-крыто.
Я решил – нет, не бывать этому!
Даже если Брекстон действительно убийца... нет, я не могу позволить случиться такому. Я себя после этого уважать перестану.
– Бен! Отпусти Брекстона и уходи.
Я тихо шепнул Брекстону:
– Беги!
Я отпустил его ноги и резко встал. Голова закружилась, но я стоял на линии огня и закрывал Брекстона своим телом. Гиттенс не решится выстрелить.
– Бен, придурок, на пол! Он же смоется!
Брекстон проворно скользнул по канату и был таков.
Гиттенс несколько раз выстрелил – мимо, мимо, мимо. Он разрядил всю обойму, но Брекстона уже и след простыл.
Гиттенс медленно вложил пистолет в кобуру. Затем мрачно уставился на меня.
Я был опять на четвереньках и двигался к Гиттенсу, то есть по направлению к выходу.
Гиттенс досадливо плюнул. Потом, видя перед собой мою окровавленную макушку, все-таки протянул руку:
– Давай помогу.
Да не взойдет никто, иже глуп и неучен, на место судьи, тропу Господа подобное, ибо где быть свету, там он воцарит тьму, а где быть тьме, там он воцарит свет и, рукой неумелой, а потому безумной, станет предавать мечу невинных и отпускать с миром виноватых, покуда не свергнут будет с высоты своей, яко с трона Господа, ибо возмечтал вознестись к небу, не вырастив прежде крылья.
Брактон. О законах и обычаях Англии. (ок. 1250 г.)
Ошибка, как правило, локализирована во времени, а иногда и в пространстве.
Это пункт в прошлом, который память посещает с упрямым постоянством.
Туда, обратно, за минуту, за секунду до ошибки, в то блаженное мгновение, когда выбор еще не сделан и ошибки можно избежать!
Возвращаешься в прошлое меланхоличным зрителем, который ерзает на стуле и надеется, что известный ему до конца спектакль пойдет иначе: произойдет ошибка, которая не позволит свершиться ошибке.
И конечно, гениальные варианты с гордым знаком качества – «Произведено задним умом».
Эти варианты сто, тысячу раз мелькают-прокручиваются в голове: «Вот как надо было поступить!», «Вот что надо было сказать!».
Через двенадцать часов после роковой встречи с Брекстоном я проснулся на больничной койке. И, еще толком не отойдя от коктейля, который мне вкололи врачи, стал терзать себя всяческими «надо было» и «не надо было».
Мне надо было сразу же рассказать бостонским знакомым всю историю вокруг моей матери.
Мне не надо было сразу после того, как меня «разоблачили», мчаться в одиночку брать Брекстона. Глупое смешное мальчишество!
Неужели подозрения на мой счет так меня пробрали, что мое подсознание заторопило меня – докажи, что это Брекстон убил, и обели себя как можно скорее!..
Из коридора доносились невнятные больничные шумы. По палате, где я лежал один, ходили обычные больничные запахи. Дверь могла открыться в любой момент. Поэтому я лежал и размышлял с закрытыми глазами – если кто войдет, то по больничному обычаю не станет тревожить спящего. А подумать мне было необходимо. В голове прокручивались события в церкви, их финал.
Не помню, сколько времени прошло после бегства Брекстона, помню только, что я открываю глаза – и церковь гудит от голосов. Рядом озабоченное лицо полицейского. Меня поднимают, несут. Полицейские внизу, между скамейками. Полицейские на лестнице. Полицейские в церковном дворике. «Не двигайтесь!» – приказывают мне. И тут же кто-то другой встревоженно спрашивает: «Вы можете двигаться?» Меня наконец кладут на носилки. Кровь заливает глаза, она у меня на руках. Приносят полотенце, вытирают кровь. «Какое сегодня число? Кто президент США?» – это проверяют, совсем ли мне вышибли мозги или чуть-чуть осталось. Я пытаюсь встать с носилок. Меня силком укладывают обратно. Я почти не чувствую боли. Только слегка одурел. Но я в норме, мне не нужно в больницу!.. Мне делают укол – и дальше сладостная темнота.
Я начинал вспоминать по новой, с моего прихода в церковь...
Кто-то рядом кашлянул.
Я открыл глаза, привстал на постели и увидел Джона Келли. Он сидел на стуле чуть поодаль от кровати и, с ручкой в руке, решал кроссворд в «Бостон глоуб». Стало быть, сидит здесь уже давно. На нем были очки со стеклами-половинками – в них он казался старше и величественнее.
– А вас как сюда занесло? – спросил я.
За один распроклятый день я успел превратиться в недоверчивого затравленного человека.
– Навещаю больного друга.
– Вы что, ничего не слышали? Я убил Данцигера. По крайней мере все кругом пытаются меня в этом убедить.
– Слышал. Конечно, слышал.
– И не поверили? – с надеждой в голосе спросил я.
Келли пожал плечами.
– Я в эту игру «верю – не верю» без фактов на руках не играю. У меня недостаточно информации, чтобы делать выводы, виноват ты или нет.
– Вы думаете, что я мог убить?
– Такую возможность не исключаю.
– Выходит, вы готовы принять версию, что я рехнутый убийца?
– Что ты «рехнутый» или убийца – сомневаюсь. Вроде бы на тебя, Бен Трумэн, не похоже. Однако совсем исключить такую возможность не могу.
Я тихо зарычал. А с другой стороны, и на том спасибо. Хоть какое-то уважение к презумпции невиновности!
Келли вернулся к своему кроссворду.
Я опять задремал. Не знаю, кто меня так звезданул, что я никак проспаться не мог – Верис своей дубинкой или врачи своим коктейлем.