– Все приходит с годами.
Он ожидал едкого комментария и даже не обиделся бы, услышав его. Но Мерси молчала.
– У меня тридцать восемь дел об убийствах. А у тебя? – спросила она после паузы.
– Восемьсот четырнадцать.
– Опыт побогаче!
– Конечно, сорок три года работы. И еще Корея...
– Как чувствуют себя свидетели и участники войны?
– Они испытывают гордость.
– Потому, что остались в живых?
– Да, все просто до банальности.
– Жаль, что мне не повезло с войной.
– Может, это и прекрасно, Мерси?
– Вовсе нет, если я хочу набраться опыта и иметь солидный послужной список.
Хесс задумался. Его радовало сладостное ощущение покоя, отсутствие боли.
– У тебя еще вся жизнь впереди. Зачем тебе война со всеми ее ужасами, постоянная депрессия, страх? Многие там кончали с собой.
– Но ведь не все.
Тим улыбнулся ей. Он восхищался оптимизмом напарницы. К тому же Хесс хотел выказать сердечность, хотя и не испытывал сейчас ничего, кроме чувства облегчения после тяжелого приступа. Мерси снова выдержала паузу. Ее лицо выражало любопытство и искреннюю заинтересованность. Она напоминала ребенка, изучающего большого зеленого жука, найденного на веранде.
– Наше дело одно из сложнейших, Хесс.
– Этот парень – страшный человек. Он из породы тех, что утром не сожалеют о содеянном, а начинают планировать новое убийство.
– Но разве на наброске он не другой? В его глазах есть что-то печальное. Даже похожее на раскаяние.
Тим кивнул. Он гордился Мерси в тот момент и желал сказать ей об этом, но так, чтобы не обидеть снисходительностью.
– Никогда не видела подобного взгляда, – продолжала Мерси. – Не могла ли Камала сама придумать его?
Мерси подкатила кресло поближе к столу и неуверенно взглянула на Хесса:
– Уже поздно, лейтенант. Не хотите перекусить?
Хесс сразу же согласился, хотя его все еще пугала мысль о том, что надо подняться и куда-то идти.
Ему понадобилось немало усилий, чтобы пошевелиться. Он боялся, что Мерси заметит это, и старался выглядеть беззаботным. Теперь Мерси стояла совсем близко, и Хесс неожиданно для себя взял ее за руку.
Крепко держа ее, он встал.
Колеску сидел в темной гостиной и слушал гул толпы за своим окном. Задвинув шторы и не включая света, он тупо смотрел на телеэкран, но думал только о людях на улице. На сердце скребли кошки. Ему осталось всего пять дней до окончания кошмара, а вместо радости предвкушения он испытывал только боль и гнев. У Колеску задрожали руки, кулаки словно налились кровью. Он ненавидел это стадо, готовое растерзать его.
Матаморос слегка приоткрыл занавески, чтобы увидеть разворачивавшуюся за окном сцену. Заметив его неловкий жест, толпа взревела пуще прежнего. Сегодня они стояли у дома Колеску уже два часа, вчера – целых шесть. Его поразило, как быстро газетная заметка взволновала народ. Ему был отпущен лишь один день покоя, а на следующий жители города уже жаждали его крови. К тому же Колеску теперь повсюду преследовали фотографы.
Он продолжал смотреть на митингующих, особенно на свирепое лицо красавицы Труди Пауэрс. Она держала плакат и скандировала вместе с остальными:
– Оградим детей от соседа-насильника! Оградим детей от соседа-насильника!
Надпись на плакате гласила: "Насильник нам не сосед!" Труди самозабвенно размахивала картонкой.
Господи Иисусе! Колеску вздрогнул. Он вообще-то недолюбливал детей, но никогда бы и пальцем их не тронул! Интересно, что полиция им всем наболтала? Колеску ведь нападал только на очень старых, уродливых и беспомощных дамочек, но никак не на пышущих здоровьем свеженьких мальчиков и девочек или барышень вроде Труди! Разве они не в курсе, что он напичкан женскими гормонами и совершенно безопасен? Придя в отчаяние, Колеску схватил себя за причинное место.
И репортеры здесь! За камерами, микрофонами и фотоаппаратами они прятали угрюмые, злобные лица. На противоположной стороне улицы стояло два вагончика с перевозными телемонтажными. Один из них – с канала, который сейчас смотрел Колеску.
Пять дней. И теперь вот это! Спасибо тебе, Хольц. Спасибо, Карла. Спасибо, хренова полиция. В Румынии хотя бы стреляют, а потом оставляют тебя спокойно умирать!
Он вышел на кухню и приготовил "Кровавую Мэри".
– Оградим детей от соседа-насильника! Оградим детей от соседа-насильника!
Снова зазвонил телефон. Хольц звонил дважды: вчера и сегодня. Кауфман, адвокат, тоже два раза, и обещал объявиться снова.
– Мистер Колеску, это Сет Кауфман из Союза прав американских граждан. Я хотел сказать, что мы думаем о вас и ваших правах. Мы способны помочь вам и хотим это сделать. Я оставлю свой телефон. Позвольте нам помочь вам! Мой номер...
Охваченный гневом и раздражением, Колеску взял трубку:
– Это Матаморос.
– Замечательно! Я рад, что вы ответили. Как вы, держитесь?
– С трудом. Я словно зверь в клетке.
– Они обращаются с вами хуже, чем с животным. Я слышу какие-то голоса. Кричат ваши соседи?
– Воют, как монахи, часами не унимаются. Я скоро сойду с ума.
– Я могу приехать? Прямо сейчас? Я думаю получить разрешение разогнать их или хотя бы вытеснить на соседнюю улицу. Вы живете в комплексе...
– Квейл-Крик, в Ирвине.
– Это частная собственность. У вас есть черный ход?
– Нет.
– Ладно. Помните, многие на вашей стороне. И мы попытаемся переубедить других. Мы все обязательно обсудим. Вы согласитесь сделать заявление и записать его на камеру? Это поможет повлиять на общественное мнение.
– Мне нечего скрывать. Но камер я не люблю.
– Как скажете. Пока я не приеду, ни с кем не разговаривайте. Не открывайте дверь. Не обращайте внимания на людей за окном. Я буду ровно через час. Мы пойдем выпить кофе или поужинать, если захотите.
– Да, мне не помешало бы отвлечься и сходить куда-нибудь.
– У вас осталась копия медицинского заключения, сделанного после выписки из больницы?
– Да.
– Великолепно! Давайте адрес.
* * *
Кауфман принес с собой плащ, которым прикрыл Колеску перед выходом на улицу. Даже через плотную ткань Морос видел яркие вспышки фотоаппаратов. Пока Кауфман и Колеску пробирались к машине, толпа извергала проклятия и ругательства: