Не желая больше ничего слышать, она проворно вскочила в карету, и лакей тут же закрыл за нею дверцу. Пока Перан разворачивал лошадей, герцогиня надела маску и с огромным удовольствием наблюдала, как Шатонеф стоял на месте, будто пришпиленный ударом молнии, и смотрел на нее тем особым взглядом, что ей был хорошо знаком. И она принялась смеяться. Ближайшие события представлялись ей весьма забавными. Особенно если ей удастся стравить друг с другом хранителя печати и первого министра: желание насолить им обоим вернуло ее к отчаянному намерению оставить свой уютный дворец в Сен-Жермен-де-Пре и среди зимы упрятаться в холодную глубину туманов Нормандии…
Ранним утром следующего дня она была у королевы с тем, чтобы присутствовать при ее пробуждении. Здесь ее уже ожидали. Анна Австрийская выглядела не лучшим образом: было заметно, что она много плакала, обычно чистая кожа ее лица была покрыта красными пятнами, а глубокий зеленый цвет, казалось, навсегда покинул ее глаза; Она выбралась из постели и тут же упала в объятия Марии, содрогаясь всем телом в рыданиях и вновь заливаясь слезами.
– Надеюсь, я вновь обрела вас, – пролепетала она, немного успокоившись. – Вы остаетесь моей подругой?
– Вы в этом сомневаетесь, мадам? Не верю, что могла сделать нечто, отчего вы позволили себе усомниться в том, что я вас больше не люблю…
– Вы были больны… Однако моя свекровь решила, что ваша болезнь была притворством, помогала вашему сговору с этим ненавистным Ришелье, который стал для нашего двора сущим бедствием…
– Я и притворство? Только не это! Я и в самом деле страдала, моя королева, только от зависти…
– Завидовали? Вы? Но кому?
– Конечно же, королеве-матери! Она едва вас терпит, вы платите ей тем же. Но вот вы ей понадобились, и она разыгрывает комедию, будто к вам привязана. Только слишком уж неожиданно, чтобы все это походило на правду. И не дававшая мне рта раскрыть дю Фаржи туда же, а вы, когда мы бывали вместе, слушали ее охотнее меня.
– Ходили разговоры о вашем успехе у Ришелье! Вас видели беседующей с ним в епископском саду, он улыбался…
– Меня видели один лишь раз, и я не отрицаю этого. Ваше Величество забыли, что возвращением ко двору я обязана ему? Он меня, если можно так сказать, навязал королю. По-моему, это стоит благодарности, а потом, решив, что я лишилась вашей благосклонности, я удалилась. Но теперь я снова здесь, рядом с вами, преданная, как и прежде. И для начала хочу вернуть улыбку на ваше прекрасное лицо.
– Улыбку? И это когда меня лишили всех моих служанок, напоминавших мне о моей родине, даже этого без обидного ребенка Франсуазу Берто, с которой я с удовольствием болтала по-кастильски.
Королева снова расплакалась. Мария обняла ее.
– Остается еще донна Эстефания и я, если вы согласитесь быть снисходительнее к несовершенству моего испанского, но я продолжу учить его.
– Вы?
– В Лорене мне нужно было как-то занимать свое время. Вот я и учила язык. Но теперь, мадам, нужно покинуть прибежище страданий и подумать о вашей красоте. Женщина многое теряет, перестав следить за собой. Чем собирались вы сегодня заняться?
Анна Австрийская колебалась несколько секунд, но затем объявила:
– Не досадуйте, Мария, но я желаю отправиться в Люксембургский дворец. Вы знаете, что такое свита, и после столь пышного окружения королева-мать, должно быть, чувствует себя бесконечно одинокой. Мы разделили одну и ту же участь, и я обязана ее ободрить.
Пришлось пройти и через это. Мария стоически, не моргнув и глазом, снесла устроенную старой королевой сцену, которую собственный провал привел в ярость. У нее отняли самых близких друзей и даже ее исповедника, отца Шантелуба, выслали в один из монастырей Нанта. Вплоть до ее лекаря Вотьера, препровожденного в Бастилию!
– Меня хотят лишить всякого ухода! Хотят, чтобы я умерла, и чем раньше, тем лучше! – разорялась она. – Мой сын совсем потерял рассудок, попал в зависимость к этому дьяволу в красном одеянии. Он готовит мою смерть… Но я не доставлю ему этого удовольствия! От меня пытаются избавиться, но я все еще королева-мать и вернусь за отмщением на их Совет, чтобы напомнить, кто я такая и что мне должны.
– Я поддержу вас, матушка, – жалобно пролепетала Анна Австрийская, и Мария вдруг поймала себя на желании отхлестать ее по щекам.
Можно ли обо всем забыть и, как прежде, алкать из этого темного источника? Наблюдения за происходящим подсказывали Марии, что произошла реальная перемена сил и что подобное поведение королевы было направлено вовсе не на сближение с супругом…
Суждения, однако, своего высказывать она не стала. Все из того же благоразумия, которое все это сложное время продержало ее в постели. А побывав в Люксембургском дворце, она убедилась, что это время еще не закончилось. Старуха проявляла неуступчивость, Ришелье – еще большую. Союз между ними рухнул окончательно, и ситуация могла разрешиться, только если один из них будет отстранен от дел. Мария предпочла хранить молчание и подсчитывала потери сторон, предоставив этих готовых погубить друг друга людей самим себе, пытаясь вытащить с кровавой арены битвы одну лишь королеву. А это было непросто: на тот момент в своей свекрови Анна Австрийская видела знаменосца христианства и защитницу интересов Испании.
Конец года выдался неспокойным, и все из-за папского нунция, кардинала Багни, пытавшегося примирить Марию Медичи и кардинала, но так ничегошеньки и не добившегося.
Дела Совета шли не лучше: королева-мать вела себя так, словно ее соперник стал невидимым, никогда прямо не обращаясь к нему. Ее поведение вызывало недовольство короля, и тем более сильное, что Анна Австрийская, облаченная в свою кастильскую гордыню, вопреки советам Марии открыто приняла сторону свекрови и дулась на мужа, который напомнил ей о том, что во время его болезни в Лионе она муссировала, и не в первый раз (!), возможность своего брака с его высочеством. Гастон Орлеанский со свойственной ему бестактностью подлил в огонь масла. Как-то поутру он в сопровождении Пюйлорена и многочисленной свиты, ставшей для него необходимой, в буквальном смысле ворвался в кардинальский дворец. Не сняв шляпы с головы, он громогласно выдал первому министру пространную филиппику, в которой заявил, что лишь священный сан защитил кардинала от скандала, что он имеет одно желание: стереть Ришелье в порошок за то, что тот осмелился проявить неблагодарность в отношении женщины, которой он, ничтожество, посеявший раздор в королевской семье и не перестающий ее предавать, обязан всем. После чего герой этой сцены поспешил отбыть в Орлеан, чтобы на случай непредвиденной реакции со стороны брата между ними оказалось значительное пространство.
Мог ли кто предвидеть, что за этим последует?! Немедленно вернувшись из Версаля, где он охотился, Людовик начал с того, что заверил своего первого министра в своей безоговорочной поддержке, в том числе и против всех членов своей семьи, затем, прекрасно понимая, откуда дует ветер, собрал ассамблею теологов с тем, чтобы с их помощью определить границы между сыновними обязанностями и королевскими. Вердикт был единодушным: король – прежде всего король! После чего все стало на свои места: мира не будет, пока мегера не будет лишена власти. В середине февраля королевская чета направилась в Компьен, куда король пригласил приехать и свою мать. В путешествие отправилась и Мария. Было решено: отныне, невзирая ни на что, она не оставит королеву, не имевшую более титула.