В число туристов входил и мужчина средних лет в одежде армейского образца и бейсболке, с пышной каштановой бородой. Он путешествовал один, но присоединился к общему веселью. Новые друзья знали его как Митча Боровского, бухгалтера из Квебека. Митч отправился в кругосветное путешествие и как раз добрался до Брюсселя, когда его вдруг осенила идея срочно побывать в Москве. Ему повезло, и он приобрел последнюю свободную путевку в этой группе. Как он объяснил своим новым товарищам, это было сделано буквально в последний момент, но Митчу Боровскому нравилось действовать в последний момент.
В десять утра в Зале карт, в цокольном этаже Белого дома, собралась «импровизация» – происходящая не по расписанию встреча глав агентств и их заместителей. Это было одно из тех нерегулярных совещаний, которые созывали, дабы решить, как справляться с чрезвычайной ситуацией, как тушить пожар. На подобных совещаниях сообща вырабатывались решения, определяющие политику и доктрины государства.
Стремительно развивающиеся события требовали стремительного реагирования, а жизненно необходимой согласованности действий можно было достичь лишь на таких свободных от формальностей встречах, не отягощенных вялотекущей бюрократической писаниной, внутрикабинетной грызней и бесконечными предположениями нерешительных аналитиков. Чтобы исполнительная ветвь власти действовала успешно, требовалось господство одного, основного принципа. К президенту нужно было идти не с проблемами, а с методами их решения. И именно на подобных импровизированных встречах – они могли протекать как в Белом доме, так и в соседнем здании сената – и выковывались эти методы решения.
Вокруг длинного стола из красного дерева стояло восемь стульев, и перед каждым на столе лежал блок бумаги для записей. У одной из стен стоял диван, обтянутый розовой камчатной тканью; над ним в рамочке висела последняя стратегическая карта военных действий, которой пользовался президент Рузвельт, руководивший из этого кабинета действиями Америки во Второй мировой войне. На ней от руки была подписана дата: 3 апреля 1945 года. Рузвельт умер чуть больше недели спустя. В последующие годы бывший сверхсекретный командный пункт был превращен в складское помещение. И только при нынешней администрации эта комната без окон снова начала активно использоваться. Но даже теперь отзвуки истории придавали заседаниям некую торжественность.
Ричард Ланчестер сидел в конце стола. Он с любопытством оглядел коллег.
– Я до сих пор не знаю сегодняшнюю повестку дня.
Послание, которое я получил, было очень настойчивым, но малоинформативным.
Первым отозвался директор АНБ, Джон Корелли.
– Я думал, что в данный момент вы лучше всех нас способны оценить значение произошедшего, – произнес Корелли, встретив спокойный взгляд Ланчестера. – Он вышел на связь.
– Он? Простите? – Ланчестер приподнял бровь. Всю ночь Ричард провел в самолете – возвращался из Брюсселя и перед совещанием едва успел принять душ и побриться. Осунувшееся лицо советника президента красноречивее любых слов свидетельствовало о его напряженном рабочем графике.
Мортон Куллер, один из старших офицеров АНБ, проработавший там уже двадцать лет, переглянулся со своим боссом. Редеющие волосы Куллера были зачесаны назад и закреплены гелем; из-за толстых стекол очков «авиатор» не мигая смотрели синевато-серые глаза.
– Николас Брайсон, сэр. Мы говорим о визите, который он нанес вам в Брюсселе.
– Брайсон, – повторил Ланчестер, сохраняя бесстрастное выражение лица. – Вам известно, кто он такой?
– Конечно, – отозвался Куллер. – Все происходит в точности так, как мы предполагали. Видите ли, все это вполне в его стиле. Он рвется прямиком к вершине. Он пытался шантажировать вас? Угрожал вам?
– Все было совсем не так! – возразил Ланчестер.
– Но вы все же согласились встретиться с ним наедине.
– Любой человек, ведущий общественную деятельность, постепенно обрастает своего рода защитным слоем, преторианской гвардией, состоящей из личных представителей, специалистов по связям с прессой и прочих функционеров. Но Брайсон прорвался через эти преграды. Он привлек мое внимание, упомянув кое о чем, что известно лишь немногим из нас.
– И вы выяснили, чего он от нас хочет?
Ланчестер помолчал.
– Он говорил о Директорате.
– Итак, он показал, что верен им, – дотошно уточнил директор ЦРУ, Джеймс Эксам.
– Напротив. Он говорил о Директорате как о всеобщей угрозе. Складывалось впечатление, что наше нежелание предпринимать какие-либо эффективные меры просто выводит его из себя. Он намекал на некий глобальный обман, на закулисную наднациональную организацию. По большей мере это звучало как бред сумасшедшего. Но все же... – Ланчестер на мгновение умолк.
– Что – все же? – подтолкнул его Эксам.
– Честно говоря, часть того, что он рассказал, звучало осмысленно. Очень осмысленно. Это пугает меня.
– Он – мастер на такие штучки, сэр, – сказал Куллер. – Он великолепно умеет сплетать истории. Гений манипуляции.
– Похоже, вам часто приходилось иметь дело с этим человеком, – резко произнес Ланчестер. – Почему вы не поставили меня в известность?
– Именно это мы и собираемся сделать, сэр, – отозвался Корелли. Он кивнул двоим мужчинам, лица которых были незнакомы участникам совещания. – Разрешите представить: Теренс Мартин и Гордон Волленштейн, члены разведывательной спецгруппы, которую мы создали для работы над этой задачей. Я пригласил их сюда, чтобы они рассказали о текущем положении дел.
Теренс Мартин оказался высоким мужчиной лет тридцати пяти, сдержанным и суховатым. В его речи явственно слышался акцент уроженца штата Мэн, а выправка свидетельствовала, что в прошлом он был военным.
– Николас Брайсон. Сын Джорджа Брайсона, американского офицера, незадолго до смерти получившего звание бригадного генерала. Джордж Брайсон побывал в Северной Корее в составе сорок второго механизированного батальона, позднее служил во Вьетнаме, во время первой фазы боевых действий. Полный вещмешок боевых наград. Блестящие характеристики и отзывы на протяжении всего срока службы. Единственный ребенок Брайсонов, Николас, родился сорок два года назад. Джордж Брайсон регулярно получал новые назначения, в разные точки планеты. Его жена, Нина Брайсон, была талантливой пианисткой и преподавательницей музыки. Тихая, скромная женщина. Всегда следовала за мужем. Маленький Николас в детские годы успел перебывать в добром десятке стран. Был даже такой период, когда за четыре года Брайсоны переезжали восемь раз: Висбаден, Бангкок, Марракеш, Эр-Рияд, Тайбэй, Мадрид, Окинава.
– Звучит, как готовый рецепт изоляции, – произнес Ланчестер и медленно кивнул. – В таком калейдоскопе культур недолго и затеряться. В результате человек уходит в себя, замыкается в своей скорлупе, отдаляется от окружающих.
– Но здесь-то и начинается самое интересное! – вежливо воскликнул Гордон Волленштейн. Это был рыжеволосый мужчина с красноватым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Вид у него был какой-то встрепанный, я только спокойная наблюдательность выдавала опытного психолога. Именно его докторская диссертация – о новых методах психологического профилирования и создания психологических шаблонов – впервые привлекла к нему внимание соответствующих специалистов из спецслужб. – Вы получаете ребенка, которого, стоит ему только где-то прижиться, снова срывают с места. Внезапно, практически без предупреждения. Однако при каждом переезде он получает из первых рук знание культуры, обычаев и языка очередного народа. Не военной базы, не американской армии – обитателей той земли, где он сейчас живет. Предположительно, это происходит через общение со слугами, работающими в доме. Четыре месяца спустя он приезжает в Бангкок и к восьми годам бегло, без малейшего акцента говорит на тайском языке. Они переезжают в Ганновер, и вскоре никто из немцев-одноклассников даже не догадывается, что Николас – американец. То же самое происходит с итальянским языком. Китайским. Арабским. О господи – даже с языком басков! Речь идет не просто о литературном языке, но и о разнообразных местных диалектах. О языке телевизионных программ и детских площадок. Может сложиться впечатление, что ребенок всю жизнь прожил именно здесь. Это губка, человек-хамелеон, обладающий потрясающей способностью... скажем так, становиться местным.