И вот он пришел, спустя столько времени. Впрочем, Фукасиги прекрасно знал, что время само по себе ничего не значит. Долгие годы, проведенные в Китае и Японии, казались ему теперь далеким сном. Он знал, каких необычных капризов можно ждать от человеческого сознания, и подумал: что же было больше сном, а что — действительностью? В каком-то смысле Америка никогда не сможет стать такой же реальностью, как те дни и ночи на азиатском побережье, с их ароматами и тайнами.
Тогда Фукасиги казалось, что у него впереди много, бесконечно много времени, чтобы разгадывать новые, все более интригующие загадки. Радость, которую он при этом испытывал, ни с чем не могла сравниться.
Разумеется, несколько раз у него были причины усомниться в правильности избранного пути. В конце концов это был рискованный путь, где на каждом шагу подстерегали опасности, подлинные и мнимые.
Фукасиги сел на футон, слыша как трещат его кости. “Магия, — размышлял он. — Господи, сколько домыслов вокруг этого слова. Типично западный подход”. Он не удержался от смеха.
Он снова подумал о Николасе. Фукасиги не завидовал ему, в его сердце не было места зависти. Может быть, когда-то давно... Фукасиги пожал плечами.
“Кто знает?” — подумал он, чувствуя как его охватывает неожиданное волнение.
* * *
Теперь ему казалось, что он отчетливо видит илистое дно, над которым неустанно снуют бесцветные рыбы, пробираясь сквозь водоросли, камни и песок.
В этой части пролива Симоносэки не было покоя уже семьсот лет. С тех самых пор, как император Антоку-тэнно исчез в его волнах вместе со всеми другими мужчинами, женщинами и детьми рода Тайра.
Здесь часто видели странных крабов Хайкэ (еще одно имя рода Тайра), у которых на панцирях были человеческие лица. По преданию, в этих крабах жили коми — духи воинов, побежденных в давних сражениях.
Считалось, будто они не могут обрести покой, и поэтому рыбаки божились, что туманными ненастными ночами над неспокойными водами вспыхивают странные огни. Хэйкэ поднимаются из глубин и утягивают опрометчиво вышедших в пролив на морское дно. Рыбаки отказывались в такую погоду выводить свои лодки, даже если вода кишела рыбой.
“Но теперь, — думал Сайго, — здесь стало еще более неспокойно”. Потому что к безрадостным и беспокойным душам Хэйкэ в этих водах присоединилась его собственная мертвая душа.
Сайго видел прекрасное лицо, неподвижно лежащее на дне, еще более прекрасное теперь, когда смерть придала его чертам абсолютное совершенство. Традиционная героиня: почтительная дочь, покорная жена; все ее тяжкие грехи отпущены в последнем жертвоприношении.
“Это было правильно, — рассуждал Сайго. — Это было справедливо. Эта смерть была предопределена”. Что еще он мог сделать?
Сайго почувствовал, что ему становится тяжело дышать, и жгучие слезы заливают его мертвые глаза; он машинально начал читать сутру Хання-синкё: “Форма есть пустота, и пустота есть форма...Чувства, имена, знания — это тоже пустота... Нет глаз, нет ушей, нет носа, нет языка, нет тела, нет разума”...
В темноте кроется грех; в темноте кроется смерть. Грех убивает душу, а лишить жизни существо, у которого нет души, — значит проявить милосердие.
Но, но, но — как может любовь уживаться с грехом? Этот вопрос терзал Сайго долгие годы и определял всю его жизнь. И он снова задавал себе этот неразрешимый вопрос, и бил себя кулаками по лицу, пытаясь уничтожить в себе остатки сомнений. Ему не удавалось отогнать от себя воспоминания о ней, как не удавалось уйти от себя самого, и эти навязчивые мысли привели его к наркотикам. Кроме того, Сайго казалось, что наркотики придают ему силу.
Но, разумеется, главным виновником его несчастий был Николас Линнер. Если бы не он... если бы не он...
Сайго бил себя по лицу, и яркие огни вспыхивали у него в глазах, под закрытыми веками. Но даже они не могли заслонить до боли знакомую картину. Тусклые блики рыбы, играющей а заливе; зловещее завывание ветра; пелена снега, исчезающая в мрачных волнах; низкое черное небо. Он один в раскачивающейся лодке. Стад ли ветер гудеть сильнее после того, как раздался тяжелый всплеск? Знали ли Хэйкэ, что к ним устремилась еще одна нераскаявшаяся грешная душа? Над заливом вспыхивали призрачные огни, точь в точь как говорилось в легендах, и Сайго без устали читал молитвы, все, которые знал, пока нос лодки не уперся, наконец, в деревянный причал Симоносэки. Сайго вышел на берег и стоял там дрожа от холода, мокрый от морской воды и пота.
По сей день он отчетливо слышал угрюмое завывание, словно демоны призывали его завершить оставшиеся черные дела.
Наконец, тяжело дыша после наркотика, весь мокрый от пота, он погрузился в тяжелый сон, полный видений и грохочущих отголосков прошлого.
* * *
Николасу снился край земли. Оттуда дугой поднимался мост из дерева и камня, очень похожий на токийский Нихонбаси. И когда Николас вступил на этот мост, он увидел, что по обе стороны нет ничего, кроме густого тумана. Он оглянулся назад и с удивлением — но без всякого страха — обнаружил, что туман окутал землю; он уже забыл, откуда шел, и не знал, куда, будто туман был не только вокруг, но и внутри него.
Примерно на полпути Николасу послышались какие-то неясные звуки. Звуки становились все отчетливее, и он понял, что это рыдания женщины.
Скоро Николас различил в тумане темный силуэт, который постепенно превратился в фигуру молодой женщины, высокой и гибкой, одетой в облегающее платье из белого шелка. Платье было насквозь мокрое, будто женщина только что выбралась из моря, через которое, как предполагал Николас, был переброшен этот мост.
Она стояла, прислонившись спиной к мокрым перилам, и плакала, закрыв лицо руками. Ее рыдания были такими жалобными, что Николас не мог не приблизиться.
Когда он был уже в нескольких шагах от нее, он разобрал слова:
— О, ты пришел. Наконец. Наконец! Я уже потеряла всякую надежду!
— Извините. — Голос Николаса вибрировал в его груди, как под сводами огромного собора. —Но, мне кажется, мы с вами не знакомы. Вы, должно быть, ошиблись?
Он пытался лучше разглядеть лицо женщины, но ему не удалось это сделать — лицо было закрыто ее ладонями и веером длинных черных волос, усеянных крохотными ракушками.
— Нет, я не ошиблась. Тебя я искала все эти годы.
— Но почему вы так горько плачете? Какое несчастье вас постигло?
— Ужасная, постыдная смерть. И пока я не буду отомщена, моя душа вынуждена скитаться.
— Не знаю, чем могу помочь вам, сударыня. Но если бы вы разрешили мне взглянуть на ваше лицо...
— Это ничего не даст вам, — сказала женщина так печально, что у Николаса замерло сердце.
— Значит, я был прав. Мы не знакомы. Она промолчала, а он не знал, что и думать.
— Откройте ваше лицо, прошу вас Иначе я при всем желании не смогу вам помочь.