— Мы два засранца, которые разгребают дерьмо и воображают себя героями. — Лейтенант засмеялся. — Не падай духом, могло быть и хуже. Мы, по крайней мере, этого дерьма не производим.
Вейгас откинул голову и захохотал; отголоски его смеха покатились по бетонному тоннелю.
— Так вот, слушай. Я уже сказал, к этой облаве мы готовились месяца три, не меньше. Наконец мы туда заявляемся — море товара, на год хватит всей сраной китайской армии: героина не сосчитать, грузовик кокаина, полтонны сигарет с марихуаной. Что ж, неплохо. Все это происходит во дворе, а в доме в это время вечеринка, и все, понятно, уже на взводе. Там-то я ее и приметил. Возьму-ка, думаю, ее на всякий случай. Мне кажется, у нее все чисто, но, — Вейгас пожал плечами, — сам знаешь, как это бывает. Короче, бери ее, если она тебе нужна, — с начальством я все улажу.
— Как я могу сказать, нужна она мне или нет, — буркнул Кроукер, — если я не знаю, кто она.
Вейгас снял руку с плеча Кроукера и положил ее на ручку задней двери фургона.
— Там сидит, парень, старшая дочка Рафиэла — Гелда Томкин.
Кроукера словно окунули в ледяную воду. Вейгас ухмыляясь повернул ручку. Стальная дверь отворилась, и Кроукер вошел внутрь.
Несколько мгновений он стоял неподвижно, привыкая к тусклому свету, который просачивался через решетку, отделяющую “чистых” от “нечистых”. Гелда сидела на одной из металлических скамеек, наглухо прикрепленных к боковым стенкам фургона. Кроукер рассматривал ее профиль; прямой нос, пухлые губы, длинная плавная линию шеи. Не видя, он угадывал ее темные глаза, тяжелую грудь, пышные бедра, длинные стройные ноги, благодаря которым ее полнота казалась неожиданно привлекательной.
— Ну... — Тело Кроукера стадо тяжелым, а язык онемел; он откашлялся и начал снова: — Ну, Гелда, что ты натворила на этот раз?
Она повернула голову, и четкая линия ее профиля растворилась в тени.
— Кто ты такой, черт подери?
Даже в ярости ее голос был глубоким и шелковистым. Кроукеру показалось, что он слышал этот голос только вчера, а не много месяцев назад.
— Кроукер, — сказал он, приблизившись к ней. — Лейтенант. Помнишь меня?
— Я должна вас помнить? — Тон Гелды стал мягким и томным.
— Возможно. Мы однажды встречались. — Кроукер стоял перед ней, видя в полумраке только бледное сияние белков ее огромных глаз. Но он остро ощущал ее присутствие, и это было ему приятно. — Я допрашивал вас в начале лета по делу Анджелы Дидион; мы говорили о вашем отце.
— Дерьмо! — даже ругаясь, Гелда оставалась элегантной. Кроукер слышал ее дыхание. — Да, я тебя помню. Пижон с лицом актера Роберта Митчема.
Лейтенант коротко засмеялся.
— Вы мне льстите! Спасибо.
— Не за что. У него такое лицо, будто он прошел через Третью мировую войну. У тебя тоже. Кроукер немного помолчал.
— Не возражаете, если я присяду?
— Хочешь сказать, что у меня есть выбор? — Не услышав ответа, Гелда пожала плечами. — Мы не у меня дома.
— В Саттон Плейс, не так ли? — уточнил он, усаживаясь рядом.
Гелда тряхнула головой и выпалила:
— Что тут происходит? Ты что, собираешься завести на меня дело?
— Это зависит от некоторых обстоятельств.
— От каких?
Кроукер молча наклонился к девушке, схватил ее правой рукой за запястья, а левой вытащил из пиджака карманный фонарик. Он внимательно осмотрел руки Гелды, стараясь не думать о том, какая нежная у нее кожа.
Кроукер отпустил ее и сел на место.
— Я мог бы посмотреть и на бедрах, — заявил он. — Или вы сами мне скажете?
Запястья Гелды наверняка болели после его хватки, но она даже не попыталась их потереть. Это понравилось Кроукеру — гордости ей было не занимать.
— Я колюсь через глазные яблоки, — съязвила она. — Ты, конечно, об этом слышал. Не остается никаких следов. — Гелда повернулась, и на ее щеку упала тень от решетки. Она выглядела подавленной. — Я делаю только то, ребята, что и вы сами. А может быть, и меньше. Например, я не нюхаю кокаин.
Лейтенант молча сидел рядом с ней и вдыхал аромат ее духов, пока Гелда не отвернулась и не оказалась снова в темноте.
— Вы мне верите? — спросила она робко.
Кроукер подумал: в какой степени она играет? Он решил быть с ней откровенным. Все остальное было бы бесполезным и, возможно, даже опасным.
— Да, — произнес он медленно. — Я вам верю.
— Значит, я могу идти?
— Через минуту. — Кроукер не сознавал, что в его голосе появилась нежность. — Зачем вы во все это ввязываетесь?
— И разбиваю сердце моего бедного старого отца? — Гелда громко рассмеялась. — Валяйте, что вам от меня надо? — Я просто разговариваю с вами, — спокойно объяснил Кроукер.
— Ну конечно. В полицейском фургоне, после облавы.
— Вы сами выбрали это место.
Гелда молчала, и хотя Кроукер ее не видел, он знал, что она его рассматривает. “Сейчас все может сорваться”, — подумал он и затаил дыхание.
Гелда Томкин снова засмеялась, и ее смех звонким эхом прокатился по металлическим стенками фургона. — Хорошо, — сказала она мягко. — Я скажу вам, почему я этим занимаюсь. Просто мне это нравится, вот и все. И потом, это забавно — получать деньги за то, что ты трахаешься. Я актриса, манекенщица — как Анджела Дидион. А это... так, несерьезно.
— Правда?
Гелда тряхнула головой, и Кроукер увидел, как вспыхнули ее глаза.
— Иногда, — призналась она, — я получаю от этого удовольствие. С женщиной. — Гелда подумала о Сорви-голове. — Вас это шокирует?
— Не очень, — ответил Кроукер. — А вы думали, что да?
— Я не знаю, что вы за человек.
— Самый обыкновенный нью-йоркский жлоб.
— Это заметно. — Гелда чувствовала, что он ждал этих слов.
— Как насчет спиртного? — спросил Кроукер.
— А что? — она насторожилась.
— По-прежнему много пьете?
Гелде почему-то захотелось сказать ему правду, но она вовремя остановилась.
— Уже не так, как раньше. Меня подогревает работа.
— Никаких мужчин?
— Это что, допрос?
— Называйте как угодно.
— Мне никак не угодно это называть, — отрезала она. — Мне угодно выбраться отсюда.
— Не могу вас больше задерживать.
— То есть я могу идти?
— Да.
— Вы ждете благодарности?