Сказано – сделано: правая рука ещё застёгивала пуговицы на брюках, а левая уже барабанила в дверь комнаты руководителя практики. Услышав недовольное бурчание, Стас крикнул:
– Игорь Викентьевич! Я уехал на денёк в Вологду! Надеюсь, я вам сегодня не очень нужен?..
Раздался душераздирающий скрип пружин, и плачущий голос произнёс:
– И ради этого нужно будить человека! Да езжай ты куда хочешь! Впрочем, постой. Купи мне там «Огонёк»!
И уже пробежав лес, поле и второй перелесок, на подходе к автобусной станции в Турьеве, Стас сообразил, что произошло, остановился и заржал так, что был вынужден прислониться к берёзке.
До своего сна он никогда не осмелился бы поступать самовольно, ставя профессора в известность о своих желаниях или планах post faсtum, и тем более ради этого будить его. В лучшем случае выждал бы момент, когда профессор будет один, да в хорошем расположении духа, и, подойдя к нему, мямлил бы о срочной необходимости ехать, путаясь в словах и краснея под строгим взглядом учёного. А в худшем – и вообще не решился бы говорить о своих делах.
Теперь он относился к профессору иначе, нежели раньше: как минимум больше не считал его заместителем Господа Бога по церковной архитектуре и живописи. Тем более ему стало очевидным, что для Жилинского эта практика – просто дополнительный отдых. Свалил всю работу на Маргариту, а сам, скажем, на речку… или в монастырь пиво пить… «Тэк-с»…
Всего за часик Стас обежал все книжные лавки, которых в Вологде насчитывалось шесть. Соловьёва в продаже не оказалось. Вернувшись в Николино с учебником Иловайского, он так им увлёкся, что даже вечером в Плосково не побежал. Читая, с некоторой жалостью понимал, что мог бы, скажем, уйти к Стеньке Разину и вволю поразбойничать. Правда, пришлось бы бросить дом. Да, вряд ли бы ушёл – хоть оно и сон, а всё ж таки семья…
А ещё тогда воевали с Польшей, Швецией, Турцией, Крымом, малороссийскими казаками… Такие события! Но кто в Плоскове о них знал? Он сам, прожив в той эпохе семнадцать лет, из всех событий только и знал, что о реформах Никона, и то благодаря отцу Афиногену. О медном бунте, правда, слышал – от купца Миная, разумеется, – но его лично сия проблема не задела: когда он стал ездить на ярмарки вместо Кормчего, от медных денег уже отказались, вернувшись к серебру.
Нет, плосковским «хрестьянам» определённо не было ни малейшего дела ни до чего из описанного профессором Иловайским. Сроду никто из них не слышал ни о шведах, ни о турках, а знали только немцев и татар, не делая, впрочем, между ними особого различия (кроме тех, разумеется, кто ездил в Мологу и воочию наблюдал иноземцев). А попробуй Стас рассказать им про тонкую дипломатическую игру вокруг Украины, про польско-турецкие интриги, про двух гетманов, люто воевавших между собой, при том что добивались они одного и того же, и в союзниках одинаково имели турецкого султана и крымского хана! Или про Кардисский мирный договор, отрезавший России выход к Балтике, про урон экономике и престижу…
Ох, не поняли бы его односельчане! Взялись бы за руки и затеяли вокруг него колдовской хоровод:
– Шинда вноза митта миногам!..
«Ну а я сам? – подумал вдруг Стас. – Ведь эти главы русской истории имелись в том учебнике, по которому я учился в школе, пусть даже это был не Иловайский. Но мне и в голову не пришло сопоставить свои, с позволения сказать, знания с той реальностью, которую предоставил мне сон».
Он пролистнул книгу, открыл оглавление. Прочёл: «Грюнвальдская битва». «Ну надо же! Я знаю это название, даже знаю, кто там махался, – но где этот Грюнвальд географически и где эта битва хронологически? Да, конечно, уже почти двадцать лет, как я зубрил все эти даты… Забыл… И если во сне попаду хоть за неделю до этой знаменитейшей битвы, ничего не смогу предвидеть!»
И он углубился в чтение.
…Кто ж знал, что читать у Иловайского надо было другие главы! Потянуло Стаса, когда он срисовывал образ св. Николая в церкви. Впервые предчувствие сна было столь явным… Он успел сказать Маргарите Петровне, что устал и поспит часок – чтобы не переживала попусту, – и прилёг у стеночки.
Открыв глаза, Стас увидел вокруг себя лес (декорации те же, мелькнуло в голове) – хоть лес был и погуще былого; листья на деревьях (лето, слава тебе, Господи) и немаленького медведя, в полном изумлении севшего на задницу, когда у него под носом объявился лежащий на земле голый человек.
Медведь? Оч-чень хорошо. Просто оч-чень хар-рашо!
Стас не впал в панику, отметив сей факт как определённо положительный. Он встал и навис над зверем, оказавшись чуть ли не крупнее его.
– Тэк-с, – произнёс он тоном проф. Жилинского, а потом протянул руку к дереву, отломал изрядных размеров сук и переломил его об колено, отчего получилась дубина в полтора аршина длиной. – Посмотрим, кто это у нас тут. – И шагнул к медведю, перекинув дубину из руки в руку. – А известно ли тебе, братец, что у меня к твоему биологическому виду имеется счётец?
Медведь поморгал глазами, осознал серьёзность положения, развернулся к нему широким задом, вскочил на четвереньки и помчался прочь, петляя среди деревьев. Стас, подняв орудие мести, кинулся вслед за ним. Если бы не необходимость бежать босиком, догнал бы сразу. Но бежал-то босиком – повезло, повезло медведю!
Стас догнал зверюгу у самой Согожи. От души треснул дубиной по хребтине – несчастный топтыгин взревел и прибавил прыти, – огрел ещё раз и увидел людей, около двух десятков, весьма воинственного вида. У них, похоже, был привал; услышав из лесу треск и крик, они похватали мечи и копья и выстроились, глядя в сторону шума. А шум всё приближался, и вот мимо них, взрёвывая попеременно, промчались громадный медведь и ещё более громадный голый парень, на бегу охаживающий хозяина дубиной.
Что он видел людей, Стас понял не сразу. Пробежав мимо них, он раза три огрел мишку по спине и лишь затем, пнув его напоследок ногой, бросил свою охоту, развернулся и потрусил обратно, не выпуская из рук, однако, палки, – не знал, как встретят.
А встретили очень хорошо.
С виду это были обыкновенные деревенские парни, с бородищами, но у каждого в руке присутствовало какое-нибудь боевое оружие: у двух-трёх меч, у кого-то копьё. Одеты были кто во что горазд, однако на некоторых угадывалось нечто вроде доспехов: кожаные нагрудники, наплечники, просто ремни. Помимо дружинников были смерды, с палками в руках.
И эта группа бородачей радовалась его появлению настолько искренне, что хотелось немедленно зачислить их в свои друзья. Так оно, впрочем, позже и вышло – а пока они, радостно гудя, мялись в некотором отдалении. Самый старый из них, лет под сорок, единственный здесь в полном облачении, то есть в кожаном колете и кованом шлеме, и даже в чём-то вроде сапог, первым приблизился к Стасу, встал рядом и ладонью отмерил, от верхушки шлема, проекцию своего роста на него: ладонь пришлась ниже ключицы. Стас не удержался и бросил на шлем заинтересованный взгляд: профессиональная вещь, ему бы такой не сковать. Не иначе импортный.