— А здесь, — продолжал Проторов, снова указывая на схему, — еще одна горячая точка, она не имеет отношения к геологическим аномалиям. Здесь ничего никогда не происходило. Причина тут — не природная.
Бумага шуршала, как насекомое в коробке.
— Что вы об этом скажете, господин Линнер?
— Что вы мне суете?
Проторов щелкнул языком.
— А это вы нам расскажите.
В юности Николас общался с японскими монахинями. И все это зрелище казалось ему нелепым. Японский дух стал для него синонимом гармонии с природой, с элементами космоса. С его точки зрения христианство проповедовало божественный порядок, предназначенный для человека, хотя его последователи ведут себя несоответственно собственным принципам. История римской католической церкви была окровавленным стягом, поднятым во имя борьбы за господство.
Он обнаружил, что все католики весьма высокомерны, в том числе монахи и священники. Их абсолютная вера в узкоограниченную мораль не принимала в расчет никаких природных факторов. Человеческой природе, так же как и природе окружающего мира, чужда церковная иерархия. Жестокость моральных устоев ведет к глухоте, слепоте, немоте.
Николасу пришло в голову, и он готов был взвыть от такого сравнения, что Виктор Проторов обладал всеми качествами, которых требует церковь. Он был похож на служителя церкви, хотя понять этого не мог. Моральные устои коммунизма так же слепы, как моральные устои католичества.
— Если вы не дадите мне пояснений, господин Проторов, я не смогу ответить вам вразумительно, — сказал Николас.
— Вы хотите сказать, что не узнаете эти контуры издалека? — Проторов угрожающе помахал документами, бумажный хвост за его спиной зашелестел. — Примерно 35888 километров от земной поверхности. Это дает возможность совпадения скорости спутника со скоростью вращения Земли, в результате чего он все время находится над одной точкой Тихого океана.
Проторов подошел ближе.
— Видите, господин Линнер? Пролив Немуро. Граница Японии и Советского Союза. — Глаза его лихорадочно блестели. — Далее, вы видите область, отмеченную красным? Здесь, под проливом, на японской территории — и на нашей!
Он кивнул, и Николас понял, что сейчас произойдет. Он ничего не мог сделать со своим телом, но разум — другое дело. Блестящая игла вошла в предплечье в сантиметре от следа, оставшегося от первой инъекции. Ему показалось, что тело раздувается изнутри, плоть превращается в воду и этот поток захлестывает легкие. Он тонул; от этого ощущения хотелось кричать. Сердце бешено колотилось.
Надо собраться.
Он собрал свое сознание подобно тому, как отец обнимает напуганного ребенка, и вошел туда, где нет места страху.
А где-то вне его Проторов говорил голосом, словно доносящимся из-под воды:
— Что вы знаете о “Тэндзи”? Что знает Минк? Вы мне скажете, господин Линнер. Вы скажете мне все прежде, чем умрете.
* * *
— Теперь ты мне скажешь, почему поехал за мной на Гавайи?
Рик Миллар сидел на краю пластмассовой лодки, которую они взяли напрокат на пляже. Длинные загорелые ноги были опущены в воду. На нем был костюм для серфинга, купленный в Лахаине.
— Мне кажется, ты знаешь ответ.
Жюстин улыбнулась. На сердце у нее было легко, как никогда.
— Мне льстит, что ты пытался соблазнить меня.
Миллар добродушно засмеялся.
— Это не просто похоть, ты знаешь. Я хочу, чтобы ты вернулась в фирму независимо от того, что произойдет между нами.
— Это уже произошло, — сказала она. — А вообще я рада, что ты приехал.
Он наблюдал за стайкой золотых рыбок, проплывавшей над рифом, возле которого они качались в лодке на волнах.
— Ты, наверное, очень его любишь, раз так ему преданна.
Жюстин постоянно вспоминала, как просыпалась среди ночи, взволнованная и испуганная, как прикасалась к руке Николаса. Ни у кого не было таких рук, она гладила его ладонь, жесткую, покрытую твердыми, как железо, мозолями. Так гладят игрушечных мишек, это ее успокаивало, и она снова засыпала.
Но это было давно, и словно не с ней, а с какой-то другой Жюстин. Она не верила, что страх и тревога надолго сделаются частью ее жизни.
Она смотрела на залитый солнцем пролив Молокаи, где резвились дельфины, рассекая плавниками поверхность воды, и подумала о своей неопытности как о неопытности другого человека: четко и ясно. Она была совсем другой.
Ей пришло в голову, что она всегда боялась любви... истинной любви, которую она испытывала к Николасу. Вся ее взрослая жизнь была серией романов с мужчинами, которые не могли дать ей спокойствия жизни вдвоем. Ее, пожалуй, влекло к мужчинам, которые просто хотели ее использовать как женщину, а затем возвращали ее в одиночество, где она чувствовала себя в безопасности, как маленькая девочка, и где — это поражало ее больше всего — она была уверена в появлении своего отца, его защите и проявлении любви к ней.
Она поняла, что сама вызвала то, что казалось ей вмешательством в ее жизнь. Это самое вмешательство доказывало, что он любит ее и заботится о ней и готов бросить свою работу, отнимающую все его время, чтобы сделать для нее что-нибудь.
Оцепенев, она сидела на гавайском солнцепеке, невидящими глазами глядя на остров, который когда-то был убежищем для прокаженных. В том, что она проделала весь путь к Молокаи, была некая ирония и вместе с тем логика. Конечно, теперь она уже понимала, зачем она здесь. Она находилась в шести тысячах миль от дома, три тысячи миль по Тихому океану и оказалась таким образом ближе к Японии, к Николасу.
— Пойдем поплаваем? — ласково предложил Миллар.
Жюстин сжала его руку.
— Иди, если хочешь, я присоединюсь к тебе через несколько минут.
Он кивнул и перекинулся через борт в воду, медленно отплывая от нее; его мышцы работали четко и согласованно.
Она наблюдала за ним с чувством смутной радости, о которой она и не подозревала. Он был красив, желанен во всех отношениях. Сколько женщин отдали бы все, чтобы оказаться на ее месте. Она громко рассмеялась. Ей нравилось, что в нее влюблен такой мужчина. Но еще радостнее ей было от ощущения всепоглощающей любви к Николасу.
Их ссора казалась теперь банальной и глупой, а тогда воспринималась словно битва титанов на Олимпе. Она билась не с Николасом, а с собой. Теперь, спустя время, она признавалась, что встретила его сообщение с ужасом, потому что была уверена тогда, что человек, за которого она выйдет замуж, будет повторением ее отца.
Да, она страшилась только потому, что этого хотела подсознательная часть ее разума, теперь это ясно. Николас был не ее отец, его жизнь принадлежала только ему... а тут Жюстин.