— Они использовали полковника, — сказала она. — Надо было видеть их глаза — безжалостные, словно камни. Они натащили ему разных отбросов, и он все это проглотил.
— Что бы ни сделали Сато и Нанги, это не имеет отношения к трем невиновным, которых ты уничтожила походя, — продолжал он, игнорируя ее логику.
Она зло сплюнула.
— Не говори мне о невиновности! В этой компании вообще нет невиновных! Виновны двое, а обвинять надо всех одинаково.
Николас подумал о мисс Ёсиде, и ему стало жаль как эту женщину, сидящую перед ним на расстоянии вытянутой руки, так и ту. “Смотри, чем может стать жизнь, — подумал он. — После этого не на что надеяться”.
Но он достиг-таки одной из своих целей; он выяснил все, что собирался узнать. Из ее слов он понял, что она не позволит ему встать и уйти; каковы бы ни были ее личные чувства, она слишком хорошо обучена; в конечном счете дух у нее такой же слабый, как и у ее первого мужа, она находится под властью чар “дзяхо”. Ему никогда не удастся убедить ее в своей правоте. Как сказал Акутагава-сан, эти силы так разъедают разум и душу, что всегда подвергаешься ужасному риску скорее уступить им, чем обратить их себе на пользу, как это имеет место с приемами боевых искусств.
Теперь он глядел на нее другими глазами, узнав наконец, кому он смотрит в лицо. Она была мико, колдунья, которая, маскируя свои истинные намерения, может нанести удар в любой момент и погасить твою жизнь. Это может произойти во время поцелуя или объятия, и ты никогда не почувствуешь угасания ее “ва”, разрушения гармонии из-за вспышки агрессии. Он даже не знал, достигла ли она Пустоты.
Ее намерения навсегда были недоступны его пониманию, и он знал, что поступил правильно, так долго дожидаясь ее под деревом. Он понимал, что находится перед лицом смерти. Ему не казалось насмешкой судьбы то, что она пришла к нему в виде его первой любви, единственно истинной и нужной. Если он сейчас умрет, то се лицо он увидит последним. И он уйдет в небытие, мечтая о Юко.
— Какая вокруг тишина, — тихо проговорила Акико. — Животные попрятались в норах, птицы — в гнездах, насекомые уснули. Даже ветер стих. Все в этом мире для нас двоих.
Ее глаза блестели. Ему показалось, что он видит луну, отражающуюся в глазах, светящихся матовым блеском, будто тончайшие шелка. Это были глаза Юко.
— Потому что мы — любовники, Николас. Последние два любовника, еще оставшиеся в этом мире. Когда мы сольемся с тобой, то объединятся не просто наши тела, проникающие друг в друга и проникаемые, то же произойдет с нашими душами. Эти облака и дождь слили наши души воедино, Николас. У нас теперь своя татуировка, так же навечно выколотая, как и мои драконы. Мы будем знать друг друга всегда. В кого бы мы ни перевоплощались по велению кармы — все равно мы узнаем друг друга. Человек или барсук, чайка или змея, какая разница? Танец душ, который мы исполнили, сохранит нашу связь.
Кажется, она пододвинулась ближе? Николас не мог бы сказать этого с уверенностью. Ее слова начали светиться, как и ее глаза, как и звезды, свет которых падал на них сквозь кружево теней.
Теперь она наклоняется к нему? Разве он не чувствует прикосновение ее упругих грудей к своей груди? Разве не чувствует, как погружается в тепло, как ее дыхание овевает его запахом сирени? Он уже не принадлежит себе, только ее “ва”, светящийся маяк, постоянный, как море, существует теперь для него.
Он вспомнил их горячечную ночь в саду Сато, и ему захотелось, чтоб все вернулось назад. Сато. Ощутил, как ее руки обняли его за спину, легли на плечи, кончики пальцев ласкают шею.
“Помни о Сато, — думал он, — и о том, как ты предал его, как нарушил священную клятву защищать его”. Для него сейчас существовал только один выход.
— Нет! — Его крик эхом отозвался в ночи. — Я не могу позволить себе этого! Я не могу любить тебя, мико!
Он высвободился из ее полуобъятия, выхватил короткий нож, который взял в доме Итами. Хотя этот нож был с кухни, но лезвие было острым, как бритва, и его можно было считать ритуальным оружием.
Без колебаний Николас вонзил себе в живот нож по самую рукоятку. Кровь, черная во тьме ночи, полилась ему на колени, на траву, на руки Акико.
Лицо Николаса исказилось в агонии. Голова задрожала, когда он вспорол низ живота, место, где находится “хара”, горизонтально, слева направо.
Акико была в шоке. Глаза ее округлились. “Амида! — прошептала она. — Столько крови!” Она лилась ручьем из самого центра его существования, унося с собой его силу, его жизнь. В ней боролись противоречивые чувства: восторг и печаль, шок и паника, удовлетворение и страх. Тот ли это конец, к которому она стремилась? Это ли кульминация ее тщательно подготовленной мести?
Она понимала, что это так, но потом ей начало казаться, что она хотела другого. Она всю жизнь боролась, чтобы освободиться от традиционной роли слуги мужчины. В основе этой борьбы было отрицание всего, чем была ее мать, ее бунт против того, что крылось за высоким положением таю. Именно поэтому она решила обучиться самым жестоким приемам боевых искусств, хотя это было мужское дело. Всю свою жизнь она боролась за то, чтобы занять место рядом с мужчиной, как равная с равным.
Но потом она увидела, что эта навязчивая идея сделала ее пешкой в руках тех самых мужчин, к которым, как ей казалось, она была ближе всего: Кёки, Сайго и, наконец, вице-министр Симада. Она поняла, что ее отец более, чем кто-либо другой, определил направление ее жизни. Так же, как это сделал отец Сайго со своим сыном. Они были оба одинаковые, она и Сайго. Полностью сотворенные из зла.
Слишком поздно она сделала это открытие. Понадобилась смерть человека, которого она любила так, как никогда никого не любила.
Она открыла было рот, чтобы произнести что-то, раскрыла руки, чтобы показать чистоту своих намерений, но в этот момент земля под ними закружилась, как будто с помощью “дзяхо” она вдруг превратилась в воду, что было выше даже ее понимания.
Раздался пушечный грохот, отозвавшийся эхом в ночи: звук отражался от препятствий, которых только что не было вовсе.
Мир рушился, земля разверзлась, будто раскрытая пасть чудовища. Цветы и кусты, деревья и трава были проглочены зияющей ямой, у которой не было дна.
В ноздри Акико ударил резкий запах газа, серы и зловоние плавящегося металла.
И тут она потеряла равновесие, упала, покатилась, кувыркаясь, не зная, где небо, а где земля. Все, что она могла, это тянуться вверх, цепляясь за комья осыпающейся под ее руками земли.
Николаса тоже сбило с ног и пронесло по воздуху этим первым толчком землетрясения, эпицентр которого, как точно предсказал советский спутник, находился в одном километре к востоку от этого места.
Его отшвырнуло, отбросило от того места, где они с Акико стояли коленопреклоненные, над искрящимися лужами крови, которая вылилась, когда он вонзил нож в только что убитую лису, которую он обвязал, как пояс, вокруг талии под своим кимоно. Он правильно рассчитал, что только шок такой силы может надолго подавить “дзяхо”.