– Да, кефаль, – вздохнул Стоян. – Теперь ее не особенно половишь.
Остальные мрачно загудели, качая головами:
– Богомил вон ловил, а сам поймался…
– Жаль парня…
– И ведь никому не расскажешь, как на самом деле все приключилось…
– Хорошо хоть семьи у Богомила не было. Не то как бы мы его родным в глаза глядели?..
– Несчастные люди.
– За что им это наказание господне?
– Господь здесь ни при чем. Это проделки дьявола.
– Тс-с, – предостерегающе прижал палец к губам Стоян. – Не забывайте, что среди нас посторонние.
Мужчины дружно посмотрели на соседний столик и увидели, как Юрьев, забыв о куске камбалы, наколотом на вилку, самозабвенно целует Агату, а та, проливая пиво из бокала, едва не падает с деревянной скамьи на утоптанную землю. Настоящие молодожены. Всецело заняты друг другом.
Зрелище развеселило и растрогало рыбаков. Однако не до такой степени, чтобы позабыть о недавней трагедии, поэтому, пригубив пиво, они возвратились к прерванному разговору.
Говорил в основном Стоян, осаживая тех, кто пытался его перебить. Ведь он плавал на расстоянии ста пятидесяти метров от места трагедии, тогда как лодки остальных находились значительно дальше. Крепко сбитый, широкоплечий, седоволосый, Стоян временами походил на маленького мальчика, рассказывающего страшную небылицу у костра. Делал он это явно не в первый и даже не во второй раз, однако товарищи внимали ему с завороженным выражением лиц.
Лишь Юрьев с Агатой были вынуждены изображать беспечное веселье, прислушиваясь к низкому, хриплому голосу рыбака, знающего цену себе и морю…
Морю, от которого никогда не знаешь, чего ожидать…
– …Оно, море, как женщина. Что там внутри, в глубине? Кто про то ведает? Я? Вы? Или, может быть, тот улыбчивый французик, который никак не может наглядеться на свою грудастую женушку?
Нет, братцы, лучше даже не пытаться разгадать. И доверять нужно с постоянной оглядкой. Зазевался, развесил уши – здесь-то и ждет тебя неожиданный подвох.
Впрочем, вы это и без меня знаете. И Богомил знал, упокой господь его душу. А все равно попал в беду, потому что в коварстве своем море превосходит сразу всех женщин на свете. Не угадаешь, что в себе таит.
В тот проклятый день с утра волна была небольшая: балла три. После обеда уже только слабая зыбь на воде осталась, а ближе к вечеру настал полный штиль, будь он неладен. Ведь это из-за него, из-за штиля, мы все на рыбалку подались. Сети забросили неподалеку от иностранной яхты, переметы опустили. Ждем, значит. Так всегда в жизни бывает: ждешь удачи, а рядом беда кружит.
В общем, выбираю я помаленьку перемет, когда слышу: Богомил ругается почем зря. Оглядываюсь, а лодка его качается, как колыбель в руках пьяной няньки, и он сам едва на ногах стоит, словно бочонок ракии выхлебал.
«Эй, – кричу, – ты чего?»
Он мне в ответ: «Сам не пойму. В сетях какая-то здоровенная рыба запуталась».
«Дельфин?»
«Сейчас поглядим», – говорит Богомил и начинает изо всех сил тянуть сеть из воды. А его через борт – дерг! И летит он в море вверх тормашками. Я только засмеялся. А чего бояться? Акулы и кашалоты у нас не водятся, крупней дельфинов рыбы нет, а дельфин, как известно, скорее умрет, чем на человека нападет.
Я еще хохотал во всю глотку, когда понял, что лучше бы заткнуться и поспешить Богомилу на помощь. Сразу надо было, говорите? Теперь я и сам знаю, что сразу, а тогда мне это и в голову не пришло. Пусто было в голове. Ни одной умной мысли, хоть шаром покати. Стою столбом, посмеиваюсь и смотрю, как круги по воде расходятся там, где Богомил плюхнулся. Очень уж нереально все выглядело. Дико.
Вдруг глядь – вынырнул он, вернее, одну руку из воды высунул и за борт схватился. Кто-то его обратно в море – дерг! Тут уж я опомнился, кинулся мотор заводить. Богомил снова вынырнул и вопит не своим голосом, я тоже воплю, но моя посудина никак плыть не желает. На месте, проклятая, крутится, потому что я от сетей избавиться забыл. Перерезал веревки, глядь: а лицо у Богомила белее барашков на волнах, и вокруг него красное пятно расплывается: все шире и шире. «Стоян! – кричит. – Стоян!»
Я чуток лодку разогнал, мотор выключил, иду вперед по инерции, сам стою на носу с веслом. «Держись, Богомил!»
Пятьдесят метров до него остается… тридцать… двадцать…
«Сейчас! – я ору. – Сейчас!»
Он все равно что мертвец – бледнющий-бледнющий, и глаза закрыты. Пальцами над водой шевельнул, прощай, мол, и скрылся. Матерь божья! Да что же с ним такое?
Сиганул я в воду, поплыл. Добрался туда, где пена розовая, нырнул. Раз, другой, третий. Нет Богомила. Если утонул, то на дне должен лежать, да только нет никого на дне.
Каюсь, братцы, перетрусил я. Сильно перетрусил. Решил, что какое-то морское чудище Богомила утащило, а ведь самому помирать неохота. А тут еще вдобавок какая-то тень под водой промелькнула. Наверное, до самой смерти мне она будет сниться, братцы. До конца дней моих. До Страшного суда…
Выскочил я из воды пробкой, на лодку Богомила забрался, зубами клацаю. Пытаюсь сообразить, что же все-таки с ним приключилось. Кто на него напал? Какая тварь такая зубастая? Он же, считай, мертвый был, когда в последний раз на поверхности появился, кровью в воде изошел. Хотя как знать… Что такое – не ведаю, а что случилось, то и рассказываю…
– И если спросят меня на том свете, – размеренно продолжал Стоян, – если спросят меня, почему же ты, сукин сын, ничем другу помочь не сумел, то одно оправдание у меня найдется.
– Какое? – полюбопытствовал Константин, уставившись на дно своего пустого бокала.
– Простое. Я встречный вопрос задам…
– Какой?
– Что ты, как попугай, талдычишь одно и то же, – осерчал Стоян. – Какое, какой… Ты слушай, не перебивай. – Он сел прямо, скрестив руки на груди. – Я всевышнего напрямик спрошу: прости меня, грешного, господи, но разъясни дураку старому, кто виновен в том, что божьи твари такие жуткие бывают? Может, это я их придумал? Может, это людям они понадобились? Или ты сам, господи, мир всякими чудищами заселил? Но зачем?
Слави, до сих пор критически разглядывавший неприлично короткие джинсы Георгия, поднял глаза и сказал:
– Для испытаний.
– А зачем нам испытания? – прищурился Стоян. – Лично мне никакие испытания не нужны.
– Врешь, – отмахнулся Слави. – Не замерзнешь, так не согреешься. Не проголодаешься, так не насытишься. И если зла не будет, то как доброе оценишь?
– И то верно, – произнес Георгий, явно удивляясь неожиданному открытию. – Вот, например, зуб у меня недавно болел. Дня три я с ним маялся, на стену лезть был готов. Что только Йорданка не делала, ничего не помогало. – Георгий развел руками. – Но как-то утром просыпаюсь, а боли нет. И понял я, братцы, как жизнь прекрасна и удивительна.