«И боевиков, – безмолвно уточнил Юрьев. – Беспощадных головорезов, на счету которых десятки загубленных жизней».
– Речь эпилептиков, – продолжала аптекарша, – зачастую бедна словами, постоянно сопровождается возвратами к уже сказанному. Она нередко пестрит витиеватыми, банальными выражениями. Речь может быть певучей, сопровождаться патетическими интонациями.
– Дядя любит поговорить, – сказал Юрьев. – Но особой певучести за ним не наблюдается. А сегодня утром он вообще молчал, как в рот воды набрал. Молчал-молчал и упал. Глаза закатились под лоб, сам бледный.
– Так-так, – сказала аптекарша, вошедшая в роль медицинского светила. – Молчал, говорите?
– Угу. Как рыба.
– Настораживающий факт. Как я уже отмечала, при сумеречном помрачении сознания отмечаются расстройства настроения, которые крайне интенсивны. Чаще это страх, достигающий в ряде случаев степени ужаса… Злоба, ярость, экстаз, сменяющие друг друга на протяжении короткого периода времени.
– Невменяемость?
– В момент приближения кризиса – да, – согласилась аптекарша. – При сумеречном помрачении сознания и при эпилептическом онейроиде ступор сопровождается психопатологическими расстройствами.
– Какими? – осведомился Юрьев, решивший не вникать в суть термина «онейроид».
– Бред, аффект, галлюцинации, психозы. Рецепторный ступор, понимаете?
– Угу. Сколько же он длится, этот самый рецепторный ступор?
– По-разному. От нескольких минут до нескольких дней. Амнезия при этом может быть полной или частичной.
«Лучше полной, – решил Юрьев. – И затяжной. Такой, чтобы Казаев больше никогда не очухался».
– В любом случае, – подчеркнула аптекарша, – больного в кризисном состоянии ни в коем случае нельзя оставлять одного.
– Он не один.
– Это крайне важно. Может потребоваться первая помощь.
Чего-чего, а помощи террористу Юрьев оказывать не намеревался. Ни первой, ни второй.
– Какая? – изобразил он заинтересованность.
– Оберегайте дядю от травм и ушибов, если он вдруг начнет биться в судорогах, – принялась перечислять аптекарша. – Положите ему под голову что-нибудь мягкое. Чтобы он не прикусил язык, вставьте ему между зубами ручку, ложку или любой другой предмет, обернутый салфеткой, платком, полотенцем.
– Обязательно вставлю, – пообещал Юрьев, представляя себе вороненый пистолетный ствол.
– Расстегните верхние пуговицы на дядиной одежде, снимите пояс. Необходимо облегчить ему дыхание.
Упомянув расстегивание пуговиц, аптекарша в очередной раз взбрыкнула ногами, которые, надо отдать им должное, были хороши.
– Угу, – сказал Юрьев, готовый удушить Казаева голыми руками.
– После припадка будить его не следует. Пусть спит.
– Пусть.
«Вечным сном», – подумал Юрьев, глядя на часы.
– Вы торопитесь? – обиженно спросила аптекарша. – А я собираюсь угостить вас кофе. Вы какой любите? Черный или со сливками?
Пришло время платить по счету. Что делать? Совать деньги неудобно. Флиртовать в душной аптеке нет настроения. Юрьев снова посмотрел на часы.
– Что вы делаете сегодня вечером? – спросил он, не зная, как бы поскорее отделаться от аптекарши с ее ногами и декольте.
– Я? – растерялась она. – Сегодня у нас гости. Будем отмечать день рождения моей мамы.
«Какая удача! – возликовал Юрьев. – Ох, и молодец твоя мама, что родилась именно сегодня! Теперь не придется давать заведомо неисполнимые обещания».
– Зато завтра… – открыла рот аптекарша.
– Завтра я уезжаю, – перебил ее Юрьев. – Дядя и его невеста мечтают побывать в Балчике.
– Это совсем близко отсюда.
– Близко. Но не могу же я оставить дядю без присмотра. Огромное спасибо за консультацию. – Вставший Юрьев галантно склонился перед аптекаршей и, завладев ее вялой рукой, прикоснулся к ней губами. – Передавайте маме привет и наилучшие пожелания.
– Но…
Аптекарша смотрела на него глазами ребенка, у которого забирают любимую игрушку.
– Всех благ, – закончил Юрьев, пятясь с таким завидным проворством, словно всю жизнь тренировался ходить подобным образом. – Если дяде станет лучше, непременно наведаюсь к вам снова.
Открыв дверь спиной, он шагнул наружу и почувствовал примерно такое же облегчение, как то, которое испытал, когда выбрался из моря, патрулируемого подводным спецназом.
Прогулявшись по набережной, Юрьев дошел до причала, где вечером ему предстояла встреча с русскими проститутками. Вчерашний завал был ликвидирован. На месте работ еще стоял бульдозер, но дорога уже освободилась для проезда.
Невольно вспомнив брюнета в желтой фуражке, Юрьев в очередной раз задал себе вопрос: а не обрушились ли камни с горы по чьему-то злому умыслу? Ответа не было. Как не существовало четкого плана действий по прибытии на казаевскую яхту. Оставалось действовать по обстоятельствам. И надеяться, что они сложатся в пользу Юрьева.
Повернув обратно, он возвратился в центр Албены, отыскал небольшой, уютный ресторанчик с умеренными ценами и плотно пообедал. Ужин откладывался на неопределенный срок. Если он еще когда-нибудь будет, ужин.
Гоня невеселые мысли, Юрьев жевал шашлык, запивал его яблочным соком и смотрел по сторонам, пока напротив него не уселся седовласый старик, похожий на художника или музыканта. Артистическая внешность сочеталась в нем с изысканной любезностью.
– Приятного аппетита, – сказал он по-болгарски. – Вы позволите присоединиться к вам? За пустующими столами сидят молодые женщины, а мне не хотелось бы выглядеть в их глазах старым ловеласом.
Вежливый, симпатичный и приятный старик, но, кажется, чересчур разговорчивый. Поскольку Юрьев был не слишком расположен к беседе, он решил прикинуться непонимающим и произнес по-русски, улыбаясь:
– Здравствуйте. Извините, не понимаю. Я из Москвы.
– Русский? – обрадовался старик. – Я часто бывал у вас на гастролях. – У него было чистейшее произношение. – Я органист, меня зовут Венцеслав Теофилов. Может быть, приходилось слышать?
– Нет, к сожалению.
– Так я и думал. Кому сейчас нужны фуги Баха? И кто помнит Венцеслава Теофилова?
«Попался, – подумал Юрьев. – Он говорит по-русски, а притворяться глухонемым поздно».
– И все же я очень рад знакомству, – сказал он.
Сделав заказ, Теофилов пригубил пиво и спросил:
– У вас в Москве все еще ходит присказка про курицу и Болгарию?
– Никогда не слышал такую, – признался Юрьев.