— Значит, он не любит развлечений?
— Да нет, по-своему любит. Он любит читать, а музыку просто обожает, он часами может слушать певцов своей капеллы, руководимой мэтром Антуаном Бюснуа.
Они следуют за ним повсюду, а иногда он даже поет вместе с ними. Наверное, вам трудно понять из моего описания, что он за человек, — завершила свой рассказ мадам Симона.
— Отчего же? Я полагаю, что привилегия владык — быть не такими, как все. А народ любит своего герцога?
— Я в этом не уверена. Его скорее боятся. Однажды он сказал фламандцам: «Я предпочитаю вашу ненависть презрению». Монсеньор Карл может быть и безжалостно жестоким. Люди из Дивена и Льежа, городов, которые он стер с лица земли, знают об этом, во всяком случае те, кто остался жив.
На башне прозвонили четыре раза, и мадам Симона сразу же поднялась.
— Неужели вы уже уходите? — воскликнула Фьора.
— Да, уже поздно, и у меня дела. Значит, вы действительно желаете остаться здесь, чтобы смотреть на Сюзон и на этот дом с закрытыми ставнями?
— Да. Хотя действительно, вид у него несколько печальный…
— Скажите лучше, мрачный. А когда-то он выглядел таким милым и веселым! Летом в саду было столько цветов! Его хозяйка была кастеляншей Маргариты Баварской, бабушки нашего герцога. Она обожала разводить цветы, и у нее был лучший сад во всем городе.
— Говорят, что его хозяин в отъезде?
— Дома он или нет, это ничего не меняет. Если моя болтовня еще вас не утомила, я расскажу вам о нем, когда приду в следующий раз. Поверьте, это очень скверный человек.
Говоря это, мадам Симона подошла к окну и машинально посмотрела на дом напротив. Вдруг взгляд ее оживился:
— Вы сами, моя милая, сможете судить о нем. Видите, он возвращается.
Фьора вскочила со своих подушек с такой живостью, которая, без сомнения, удивила бы посетительницу, если бы она не стояла к ней спиной. Действительно, какой-то мужчина с трудом спускался с мула, стоявшего перед дверью дома, из которой только что выскочил один из слуг.
Прячась за занавеской, Фьора пожирала глазами прибывшего Рене дю Амеля с такой ненавистью, сила которой удивила ее саму. Это был тощий старик, который, казалось, сгибался под тяжестью богатого пальто, отороченного мехом, надетого несмотря на жару. Седые волосы, падающие из-под бархатного капюшона, не скрывали длинное лицо цвета пожелтевшей слоновой кости, острый нос, реденькую бородку, густые черные брови.
— Господи, какой же он страшный! — искренне воскликнула Фьора.
— Душа его не намного красивее, поверьте мне!
— И… он живет один в этом доме?
— С двумя слугами, братьями, похожими больше на грубых солдафонов, чем на честных слуг.
— А в доме нет никакой женщины? Однако мне рассказывали, что однажды из него доносились стоны и плач.
Мадам Симона засмеялась:
— Это уж точно Шретьеннота вам рассказала. Она убеждена, что в доме дю Амеля живут привидения, и всем рассказывает эту историю. Знаете, она, как все деревенские женщины, видит повсюду нечто сверхъестественное.
— Она действительно верит, что в этот мрачный дом приходит призрак. Призрак…
— Несчастной, которая когда-то была замужем за этим уродом? — спросила мадам Симона уже без всякой улыбки. — В конце концов, может, это и правда, потому что у нее были для того веские причины. Ну я заболталась! Староста церкви Богоматери, наверное, меня заждался, чтобы поговорить о воскресном шествии. Желаю вам доброго вечера!
Она удалилась, шурша своим шелковым платьем, оставив за собой приятный запах ириса.
Улица Лясе тем временем опустела. Дю Амель, его мул и слуга исчезли. Фьора села в свое кресло с подушечками и долго раздумывала, подперев подбородок рукой. Наступало время действовать.
С наступлением полночи сердце Фьоры забилось намного сильнее. Ей казалось, что она просто задыхается. Целый день стояла жара, и даже сумерки не принесли прохлады. Ночь была какая-то давящая и непроницаемая, но раскаты грома, доходившие откуда-то издалека, позволяли надеяться, что до рассвета пройдет дождь, принеся некоторое облегчение. Однако Фьора надеялась, что гроза не разразится слишком рано. Эти наэлектризованные сумерки прекрасно подходили ей для выполнения своего решения: для Рено дю Амеля наступил час расплаты за свои преступления..
Стоя перед зеркалом, которое специально повесили в ее комнате по указанию мадам Симоны, Фьора не узнавала себя: бледное, благодаря белилам, лицо, светлый парик, который Деметриос купил у одного парикмахера. Она узнавала только головной убор из кружев, с пятнами крови, который Леонарда спасла вместе с несколькими другими драгоценными предметами от несчастья во дворце Бельтрами.
Трясущимися руками Леонарда приколола этот убор на голову своей голубки. Платье из серого бархата было тяжелым, и в нем было душно в такую погоду. Но Фьора даже не заметила этого. Казалось, душа Мари де Бревай вселилась в нее, чтобы отомстить своему обидчику.
Фьора услышала, как Леонарда застонала за ее спиной. Старая дева была в ужасе от того, что она видела, и, может быть, еще больше от того, что должно было произойти. Она боролась изо всех сил, чтобы Фьора отказалась от своего опасного плана.
— Ненависть этого человека с годами не угасла.
А вдруг он вас убьет или ранит?
— Призраков не убивают и не ранят! — возразила Фьора. — И потом, я буду не одна. Деметриос хочет войти в этот дом вместе со мной, чтобы заняться слугой, несущим караул.
— Неужели вам так хочется отомстить? Этот человек уже стар, он и так долго не протянет.
— Во всяком случае, слишком долго для той несчастной, которую он держит в плену. У одного я отберу жизнь, зато верну ее другой!
Деметриос постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа, но остановился как вкопанный при виде молодой женщины, которая повернулась к нему.
— Ну, как я выгляжу?
— Впечатляюще… даже для меня! Не забудь белую вуаль, а до этого позволь мне усовершенствовать наше произведение Подойдя к Фьоре, он накинул ей на шею тонкую красную ленточку, затем взял у Леонарды большой кусок белого муслина и набросил его на голову Фьоры, лицо которой стало еле различимым, но вполне узнаваемым.
— Вы должны мне дать свободу действий, — сказала она, указав на кинжал, подвешенный к поясу, скрываемому складками платья.
Окно было открыто, и они услышали крик ночной птицы, повторенный три раза.
— Это Эстебан, — сказал Деметриос, — он ждет нас.
Теперь пойдем, если ты не передумала.
— Никогда!
Она завернулась в черную шелковую накидку, широкую и легкую, которая делала ее незаметной в темноте, и последовала за Деметриосом. Хорошо смазанная дверь бесшумно открылась, и через несколько минут Фьора и Деметриос присоединились к Эстебану.