Мэттью Лернер пользовался в обществе министра некоторыми привилегиями, не последней из которых была возможность составить ему компанию за столом, как это предстояло сегодня вечером. В мире за тонированными стеклами лимузина для ужина было еще слишком рано. Однако здесь был мир министра Хэллидея, и в нем час ужина уже пробил.
После короткой молитвы они вонзили зубы в солидные порции барбекю по-техасски: здоровенные говяжьи ребра, покрытые толстым, блестящим слоем красного мяса. На гарнир были жареные бобы с вкраплениями огненного перца чили. И все это заливалось бутылками пива, сваренного, как не переставал с гордостью повторять Бад, в Форт-Уэрте. [9]
Быстро расправившись с едой, министр вытер руки и лицо, затем схватил еще одну бутылку пива и откинулся назад.
– Итак, директор ЦРУ нанял тебя своим личным убийцей.
– Похоже на то, – подтвердил Лернер.
Раскрасневшиеся щеки министра блестели от тонкой пленки говяжьего жира.
– Есть какие-нибудь мысли на этот счет?
– Я еще ни разу в жизни не отступал, – сказал Лернер.
Хэллидей бросил взгляд на листок бумаги, который Лернер ему протянул, садясь в лимузин. Разумеется, министр уже был знаком с его содержанием, сделал это он только для эффекта, в чем очень преуспел.
– Мне пришлось хорошенько покопаться, но теперь мы знаем, где сейчас находится Борн. Его лицо зафиксировала камера видеонаблюдения в международном аэропорту имени Кеннеди. – Подняв взгляд, министр выковырял из зубов кусочек мяса. – Это задание отправляет тебя в Одессу. Далековато от штаб-квартиры ЦРУ.
Лернер понимал, что тем самым Хэллидей хочет сказать, что ему на время придется забросить поручение самого министра.
– Я выполню это поручение Старика, и директор окажется передо мной в неоплатном долгу. И мы оба будем это знать. Это можно использовать как хороший рычаг, – ответил он.
– А что насчет Анны Хельд?
– Я поручил ее одному человеку, которому доверяю. – Лернер промакнул коркой хлеба остатки густого острого соуса. – Это очень упорный тип. Для того чтобы от него отвязаться, его надо убить.
Борну снова явились видения. Но только теперь он знал, что это не сон. Он переживал заново осколок воспоминаний, еще один элемент мозаики, вставший на свое место.
В грязном одесском переулке Сорайя стоит перед ним на коленях. Он слышит в ее голосе горечь сожаления.
– Этот ублюдок Тарик ибн Сайд с самого начала водил меня за нос, – говорит она. – На самом деле он сын Хамида ибн Ашефа Надир аль-Джаму. Это он выдал мне «информацию», которая завела нас в западню. Джейсон, я все испортила.
Борн садится. Хамид ибн Ашеф. Он должен был разыскать этого человека и убить его. Приказ Алекса Конклина.
– Тебе известно, где сейчас находится Хамид ибн Ашеф?
– Да, и на этот раз сведения абсолютно достоверны, – говорит Сорайя. – Он на пляже Отрада.
Александр заворочался, ткнул Борна в бедро плоской черной мордой. Борн заморгал, прогоняя воспоминания, пытаясь сосредоточиться на настоящем. Судя по всему, он заснул, хотя и намеревался бодрствовать. Хорошо, что Александр бдительно нес дежурство за него.
Усевшись на дощатом настиле в своей крошечной подземной келье, Борн увидел, что темнота озарилась зловещим перламутровым сиянием. Бульдог ощетинился. Сюда кто-то идет!
Не обращая внимания на нахлынувшую боль, Борн спустил ноги с настила. Для возвращения Сорайи еще слишком рано. Опершись на стену, он поднялся на ноги, постоял какое-то мгновение, ощущая прикосновение теплого мускулистого тела Александра. Слабость еще не прошла, но он провел время с пользой, дыша глубоко и размеренно, занимаясь медитацией, восстанавливающей запасы жизненной энергии. От потери крови силы оставили его, но теперь он уже мог хоть как-то повелевать тем, что осталось.
Перемена освещения по-прежнему была едва заметной, но теперь Борн уже отчетливо видел, что источник света перемещается, дергаясь вверх и вниз. Это означало, что его держит в руке человек, приближающийся по подземному тоннелю.
Александр, ощетинившись, возбужденно облизывал губы. Борн потрепал собаку за ушами, как это делала Сорайя. Он не переставал себя спрашивать: кто она такая? Что она для него значит? Все те мелочи в ее поведении по отношению к нему во время его первого появления в центре «Тифон», тогда показавшиеся ему странными, теперь приобретали смысл. Сорайя ждала, что он ее вспомнит, вспомнит то, как работали они вместе в Одессе. Что здесь произошло? Почему ей пришлось уйти с оперативной работы?
Свет уже не был бесформенным. У Борна не осталось времени копаться в своей разбитой на мелкие осколки памяти. Но стоило ему сделать движение, как закружилась голова и он пошатнулся. Борн ухватился за каменную стену, чувствуя, что у него подгибаются колени. Свет становился все ярче, а он был бессилен что-либо предпринять.
Фади, двигаясь по левому ответвлению, вслушивался в малейшие звуки. Каждый раз, услышав какой-то шорох, он быстро направлял в ту сторону луч фонаря, но видел только суетящихся крыс с красными глазами и отвратительными голыми хвостами. Фади не покидало острое ощущение неоконченного дела. При мысли о том, что его отец – умный, сильный, крепкий мужчина – был превращен в никчемную оболочку, способную лишь бессвязно бормотать, пуская слюни, прикованную к инвалидному креслу, устремившую взгляд в серую бесконечность, у него в груди вспыхивал костер. Это сделал Борн, Борн и та женщина. Совсем недалеко отсюда, при этом сам Фади едва не погиб от пули Борна. Он не питал насчет Джейсона Борна никаких иллюзий. Этот человек был настоящим волшебником – менял свою внешность, материализовался из ниоткуда и также таинственно исчезал. На самом деле именно Борн вдохновил Фади тоже стать хамелеоном, менять обличья.
Дело всей его жизни изменилось в ту самую минуту, когда пуля, выпущенная Борном, попала его отцу в позвоночник. Это ранение не только вызвало мгновенный паралич; за ним последовал инсульт, который отнял у отца способность говорить и связно мыслить.
С того самого момента радикальная философия Фади приобрела для него особый внутренний смысл. Для его последователей ничего не изменилось. Но сам Фади чувствовал произошедшие перемены. После того как Джейсон Борн искалечил его отца, у него появилась своя собственная цель, состоящая в том, чтобы причинить Борну и Сорайе Мор самые страшные мучения, перед тем как их убить. О быстрой, безболезненной смерти для них не могло быть и речи. Так считал Фади, и так считал его брат Карим аль-Джамиль. Отец, превратившийся в живой труп, связал братьев неразрывными узами. Их сознание слилось воедино, разделенное на два тела, нацеленное на неминуемое отмщение. И братья посвятили этой задаче все свои силы, весь свой изворотливый ум.
Фади, урожденный Абу Гази Надир аль-Джаму ибн Хамид ибн Ашеф аль-Фахиб, прошел мимо провала в стене слева. Впереди луч его фонарика высветил тоннели, уходящие влево и вправо. Фади заглянул сначала в один, затем в другой, но ничего не обнаружил.