У Тани появилось предчувствие, что сейчас она узнает что-то важное для себя. Ада, набрав в легкие побольше воздуха, как читая дочкины мысли, выдохнула:
— А ладно. Ты уж не маленькая. Сама уже мать. — Таня вздрогнула. — Кому, как не тебе знать. Всеволод ведь не от сохи, а вон пост какой занимал. Значит, ему там доверяли, — вытянула пальчик в небо Адочка. — Думала, его авторитет меня и защитит, ежели что. Любила, правда, не его. Да и любила ли? Хотела. Я из рода, что в древности травили, а то и палили.
— Ведьма! — восхищенно выпалила Таня.
— Да погоди ты, коза, — улыбнулась мать. — Какая там ведьма? Приехал в прошлом веке из Эдинбурга аптекарь с женой и дочкой, сам сбег, а жена его настойками людей давай потчевать, видать, таланту у нее было побольше. Народ повалил. Не только дочке приданое собрала, но и сама на зависть была, да только не живут мужики в нашем роду. Те, кто женится, либо гибнут, либо деру дают, те, кто родится — не жильцы. Бабка мне говорила, что у меня братик был, до меня еще родился, Валечкой звали. Сердешный. Сейчас такие болезни прямо на сердце оперируют, или там таблетками лечат, а тогда… Бегать быстро не мог, ничего не мог, радоваться не мог — задыхался. Пяти лет не исполнилось, угас, как свечечка.
Это когда только я появилась. Отца своего не помню и не знаю. Мать моя — своего отца. Видать, и бабка туда же. Вот я решила судьбу перехитрить, что ли. Может, это и дар чужих людей лечить и судьбу им предсказывать, да только мне-то это зачем? Тем более если по кругу грехом считают. Не ровен час, и мама бы Соловки увидала. Может, потому, как уехала, записочки не оставила, чтоб нам неприятностей не было. Она женщина видная, заметная, да и дела своего никогда не бросала. То, что брат у тебя есть — ее заслуга. Никитушка маленьким много болел.
Чего только мама ни делала — и окуривала, и поила травами, и в подушечку обереги зашивала. Молилась о нем еженощно. Видать, когда решила, что будет он жить, собрала все свое да уехала. Никому ничего не сказала.
«Это многое объясняет, — думала Таня, — и все-таки чушь какая-то». Еще не все узелки связывались в ее мыслях, и она спросила Аду:
— Что ж этот выклянченный у Бога братец меня так невзлюбил? Чем я-то ему насолила?
— Да ну тебя! С чего ты взяла? Что дрались как черти? Так все дерутся.
Разве что ревновал к тебе или маленько завидовал. Ты всегда такая здоровенькая, крепенькая была.
«Ах ты гад! — отметила по себя Таня. — Показал-таки уязвимое местечко».
А вслух успокоила мать:
— Просто немного обидно. Я здесь пилюльки жру, а он и письмеца написать не соизволит.
— Скучаешь? — грустно обрадовалась Адочка.
— Угу… Слушай, а он про всю эту ересь знает?
— Может, что и помнит, — двусмысленно ответила Ада.
Павел сдержал слово: Таню обследовали все мыслимые и немыслимые спецы.
Недели две ее обволакивал на ежедневных собеседованиях психотерапевт с невыговариваемым именем Фаздык Шогимардонович Ахтямов. За время общения с ним на сеансах, которые Ахтямов строил по ему одному ведомому плану, Таня поняла, что все его знания базируются на отечественной психологии и философии марксизма-ленинизма. Имени Эриха Фромма он и не слышал, во всяком случае, виртуозно линял от этой темы. В результате Таня оглоушила его фроммовской терминологией в собственной вольной трактовке. Фаздык Шогимардонович, якобы делая пометки в своем блокноте, скорописью записывал Танину дешифровку словосочетаний типа «анальное либидо»…
Последняя надежда Сутеева чем-то помочь Тане и Павлу, да и самому не выставиться полным олухом, возлагалась на психиатра-нарколога из клиники Сербского. Его ждали из Москвы со дня на день. В словах одной из дежурных сестер промелькнуло, что этот воротило науки пользовал и бутырских пациентов. Исследуя невменяемые состояния, психиатр великолепно владел гипнозом, и раскалывались у него стопроцентно.
Мужичок оказался розовеньким и пухленьким, с блестящими залысинами и пушистыми ушками. Говорил ласково, с придыханиями, улыбался и постоянно прикрывал глазки, стрелял голубенькими щелочками в упор. Однако все его призывы к Гипносу оказались тщетными. По его требованию мудрый бог к Тане не явился.
Только голова у гипнотизера разболелась и горели мохнатые уши.
— Абсолютно негипнабельна, — подвел он в конце концов черту.
Таня скрыла улыбку, .а Сутеев вздохнул, уже готовый к ее выписке.
Редко такое случалось с профессором. И все же перед приходом Павла он отправился в третье отделение, на котором, кстати, пребывал Захаржевский-старший. Там со стариками возилась Шура, не раз выручавшая Сутеева.
Эта немолодая, крупная женщина со скуластым лицом всегда говорила, что в больнице душу не вылечишь. По любому поводу у нее имелся либо адресок для родных, либо сама ходила в церковку за болящего. Вот и сегодня, внимательно выслушав Сутеева, нарисовала она планчик для Павла.
— Бабка Кондратьевна большую силу имеет. Похоже, к ней им и надо. Порча какая-то. Видать, молодую кто-то свадил. Сам говоришь, красивая пара. Мало ли, кто ни позавидует.
Неловко было Павлу адресок бабки давать. Но может, Шура и права — не больничное это дело. Профессор как мог объяснил, но Чернов понял только то, что медицина расписалась в своей беспомощности. Может, и правильно понял?
Сразу по выписке из лечебницы Павел предложил съездить куда-нибудь за город. Таня догадалась, что Большой Брат имеет в виду конкретное место, и не требовалось особых мозгов, чтобы понять, куда они едут.
Машина катилась по Приморскому проспекту, оставила позади новостройки Старой деревни, миновала черту города и свернула с трассы в Зеленогорске.
Сейчас ей представят собственную дочь. Вдруг что и всколыхнется. Таня хихикнула.
— Чего усмехаешься? — спросил Павел.
— Да так… Дачки-лавочки… Надеюсь, пиво-то будет?
— Какое пиво? Я же за рулем.
— Но я-то нет.
Павел тревожно взглянул на жену.
— Скажи… Тебя тянет?
— Что? — не поняла она.
— Ну, выпить там, или что…
— Или что — не для твоего высокого ума, — отрезала Таня.
— Я понимаю, тебе не сладко в больнице было. Но ведь ты сама…
— Что сама? Я все сама. Живу сама. Рожаю сама. Лечусь сама. В конце концов, пью и курю сама. А ты где? За рулем?
— Фолишь, Таня, — упрекнул Павел.
— Я и живу на грани фола. Но это мой мячик, моя жизнь, понимаешь?
— Так не бывает. Игра командная, — покачал он головой.
— Да очнись ты. Кто эти правила диктует?
Павел резко затормозил у аккуратно крашенной калитки. Узкая дорожка от нее вела к домику, застроенному ажурными верандочками. Павел посигналил.