Порывисто, как вспугнутый олененок, Робин откинула одеяло, встала на колени на краю койки и обеими руками обняла его за талию.
— Манго, — страстно прошептала она, — не надо так меня мучить. — Она прижалась щекой к груди и даже через полотняную рубашку ощутила жесткие завитки волос — Я больше не могу идти вразрез с Богом и своей совестью. Если ты не освободишь этих несчастных, я не смогу выйти за тебя замуж.
Его лицо мгновенно потемнело, стало суровым и озабоченным. Сент-Джон поднял руку и погладил густые рыжеватые локоны, еще влажные и растрепанные после ночи любви.
— Бедная моя крошка, — беззвучно, одними губами произнес он, но ее лицо было прижато к его груди, и Робин не видела, что губы Манго шевельнулись. Он глубоко вздохнул. В глазах еще сквозило сожаление, лицо оставалось печальным, но голос звучал весело и небрежно. — Тогда я тем более не собираюсь отпускать ни одного из них — иначе что скажет моя жена?
Его слова дошли до нее лишь через несколько секунд. Все тело Робин содрогнулось, руки на мгновение сжались у него на талии и медленно ослабли. Она выпустила его. Потом опустилась на пятки и, сидя нагая посреди неубранной койки, взглянула на него опустошенно и недоверчиво.
— Вы женаты? — услышала она собственный голос, доносившийся словно издалека, с другого конца длинного пустого коридора.
Манго кивнул.
— Вот уже десять лет, — тихо ответил он. — Французская дама из аристократической семьи, кузина Луи Наполеона. Женщина величайшей красоты, родившая мне трех сыновей; они с нетерпением ждут моего возвращения в Бэннерфилд. — Сент-Джон помолчал и добавил с бесконечной печалью: — Прости, дорогая, мне и в голову не приходило, что ты не знаешь. — Он хотел коснуться ее лица, но Робин отпрянула, словно у него в руках была ядовитая змея.
— Прошу тебя, уйди, — прошептала она.
— Робин… — начал Сент-Джон, но та отчаянно затрясла головой.
— Нет, — сказала она — Не говори ничего. Просто уйди. Уходи! Пожалуйста, уйди.
Робин заперла за собой дверь каюты и села к матросскому сундучку, служившему ей письменным столом. Слез не было. Сухие глаза горели, словно обожженные ветром пустыни. У нее осталось очень мало бумаги, пришлось вырвать последние страницы из дневников. Листы слиплись от плесени, покоробились в сухой жаре высокогорий и влажности залитой муссонами прибрежной полосы.
Она тщательно разгладила первую страницу на крышке футляра для письменных принадлежностей, опустила перо в тушь — у нее осталось всего полбутылочки — и спокойной, недрожащей рукой начала писать. «16 ноября 1860 года. На борту невольничьего судна „Гурон“». Тем же ясным, неторопливым почерком она продолжила:
«Дорогой капитан Кодрингтон!
Моя вера во всемилостивейшее Провидение, в единственного истинного Бога и его сына, Спасителя нашего Иисуса позволяет мне надеяться, что это письмо попадет в Ваши руки не слишком поздно, и у Вас останется время, чтобы действовать.
Пережив множество невероятных приключений и несчастий, я осталась без друзей и защитников, во власти гнусного американского рабовладельца и работорговца Манго Сент-Джона. Против воли и против совести я вынуждена служить врачом на его печально знаменитом судне, которое в настоящий момент готовится к отплытию в путешествие вокруг мыса Доброй Надежды, через Атлантический океан в один из портов южных штатов Америки.
Пока я пишу это письмо, с палубы у меня над головой и из трюма доносятся скорбные голоса. Несчастных созданий, восемьсот Богом забытых душ, одетых лишь в цепи, грузят на борт и запирают в трюме на все время плавания, которого многие из них не переживут.
Мы стоим на якоре в устье потаенной реки, закрытом со стороны моря сетью извилистых проток и мангровыми болотами, — идеальное укрытие для ведения грязных дел.
Однако мне удалось ознакомиться с корабельными картами и из пометок штурмана узнать название реки и ее точное местоположение. Река называется Рио-Саби, она расположена на 20°58' южной широты и 35° 03' восточной долготы.
Я сделаю все, что в моих силах, чтобы задержать отплытие судна, хотя в настоящий момент не могу придумать, что мне предпринять. Если это письмо дойдет до Вас вовремя, для офицера Вашей смелости и опыта не представит трудностей перекрыть устье реки и захватить этот корабль, когда он попытается выйти в открытое море.
Если мы отплывем до Вашего прибытия, заклинаю Вас следовать тем же курсом, каким капитан «Гурона» обогнет мыс Доброй Надежды, а я буду молить Бога послать нам встречный ветер и неблагоприятную погоду, чтобы Вы смогли догнать нас».
Далее Робин изложила рассказ о своем пленении, об эпидемии, опустошившей загоны, о своем страхе и ненависти к работорговцам, приложила подробное описание их варварств и жестокостей и внезапно поняла, что ее отчет уже занял много страниц. Она начала последний абзац:
«Вы имели любезность выразить свою уверенность в том, что наши судьбы неким таинственным образом соединены. Я знаю, что Вы разделяете мою ненависть к этой гнусной торговле, и по этим причинам я беру на себя смелость воззвать к Вам, будучи уверенной, что Вы прислушаетесь к моему крику боли».
Робин снова прервалась, торопливо порылась в пенале и достала сережку, парную с той, которую она так много месяцев назад подарила Клинтону Кодрингтону.
«Прилагаю к письму знак моей дружбы и веры. Надеюсь, Вы его узнаете. Я каждый день буду всматриваться в море, ища на горизонте паруса Вашего замечательного корабля, спешащего в трудную минуту прийти на помощь мне и другим несчастным, ставшим моими невольными спутниками в этом окаянном, чудовищном путешествии».
Мисс Баллантайн поставила свою размашистую подпись и зашила сложенные страницы вместе с дешевой сережкой в лоскут грубой парусины.
Послать это письмо она могла только по одному адресу. Клинтон говорил, что у него есть приказ посетить остров Занзибар, и она знала, что консул Ее Величества на этом острове — человек твердый и цельный, убежденный противник работорговли, один из немногих, о ком ее отец, Фуллер Баллантайн, писал с симпатией и уважением.
Закончив работу, Робин спрятала небольшой парусиновый пакет за пояс юбки и вышла на палубу. Манго Сент-Джон, исхудавший и бледный, стоял на юте. Он шагнул к ней, но доктор сразу же отвернулась.
— Натаниэль, — окликнула она боцмана. — Я хочу посетить багалу. — Робин указала на арабскую дхоу, до сих пор стоявшую на якоре ниже «Гурона» по течению.
— Они готовятся поднять парус, мэм. — Натаниэль поднес ладонь ко лбу. — Отплывут раньше, чем мы успеем…
— И отплывут, если вы будете продолжать болтать, — отрезала Робин. — Прежде чем они уйдут, я должна проверить, не нужно ли им чего-нибудь.
Натаниэль взглянул на капитана. Мгновение поколебавшись, Манго согласно кивнул и отвернулся, продолжая наблюдать, как на борт сплошным потоком поднимаются рабы.
Капитан-араб, у которого едва хватило сил занять свое место у румпеля, приветствовал доктора с уважением и внимательно выслушал.