Все это время его сосед с сожалением наблюдал, как грустит Анелька. Неужели она настолько дорожит этим Ладиславом, влюбленным в нее, конечно, но таким упрямым? Это был немыслимый, противоестественный союз. Такая очаровательная девушка и никчемный юноша! Нет, их отношения нельзя принимать всерьез...
Теперь Солманский перешел на японское искусство, заранее радуясь возможности посетить в Париже интересную выставку, которая должна была состояться в Большом дворце; с неожиданным лиризмом граф воспевал достоинства великой и самой восхитительной, по его мнению, живописи эпохи Момойамы, сравнивая ее с искусством времен Токугавы, как вдруг сердце Альдо забилось чуть сильнее. Глаза девушки, прикрытые длинными ресницами, обратились к нему. Веки приоткрылись, обнаружив во взгляде жгучую мольбу, как будто Анелька ждала от Морозини помощи, спасения. Какой помощи? Ощущение было мимолетным, но глубоким... Но тонкое личико уже переменилось, девушка замкнулась в себе, снова став безразличной ко всему...
Когда ужин закончился, собеседники разошлись, пообещав друг другу встретиться на следующий день во время завтрака. Первыми ушли граф и его семейство, оставив Морозини, немного оглушенного длинным монологом, который ему пришлось выслушать за столом. Только оказавшись в одиночестве, Альдо сообразил, что о Солманских знает теперь не больше, чем раньше, и это заставило его задуматься, не была ли бесконечная болтовня графа ловким маневром – если невозможно вставить даже слова, вопросы исключаются...
Официанты суетились вокруг, освобождая столы для второй группы пассажиров. Альдо вынужден был покинуть ресторан, хотя с удовольствием задержался бы с очередной чашкой кофе. Но перед тем, как уйти, он остановил метрдотеля:
– Вы, кажется, хорошо знаете графа Солманского и его семью?
– Слишком громко сказано, ваше превосходительство! Граф довольно часто совершает поездки в Париж в обществе своего сына, но что касается мадемуазель Солманской, то прежде я не имел чести встречаться с ней.
– Удивительно. Перед ужином она обратилась к вам так, будто была вашей постоянной клиенткой.
– Действительно. Я и сам был этому удивлен. Но такая красивая женщина может все себе позволить, – добавил он с улыбкой.
– Я разделяю ваше мнение. Только жаль, что она так печальна. Поездка в Париж, видимо, не радует ее. Скажите, пожалуйста: не знаете ли вы чего-нибудь еще об этой семье? – спросил Морозини, движением фокусника извлекая на свет божий денежную купюру.
– Только то, что может заметить такой временный попутчик, как я. Граф слывет богатым человеком. А сын – заядлый игрок. Я уверен, что он уже подыскивает себе партнеров... и я осмелюсь предостеречь вас от попыток присоединиться к ним.
– Почему? Он жульничает?
– Нет, но если, выигрывая, он бывает мил и очень добр, то проигрыш превращает его в отвратительного агрессивного грубияна. Кроме того, он пьет.
– Я последую вашему совету. Плохой игрок – презренное существо.
Морозини заявил это, но с некоторым сожалением: партия в бридж или покер оказалась бы приятным времяпрепровождением, но все же разумнее было отказаться от нее, ибо ссора с молодым Солманским – не лучший способ наладить отношения с его сестрой. Подавив вздох, Морозини вернулся в свое одноместное купе, где в его отсутствие застелили постель. Узкое помещение с электрическим освещением, приглушенным матовыми стеклами, мягким ковром под ногами, инкрустированными столиками красного дерева, блестящей медной отделкой и шкафом-умывальником, где еще ощущался запах новизны, а хорошо отлаженное отопление поддерживало мягкое тепло, располагало к отдыху. Но не привыкшему ложиться так рано Морозини спать не хотелось. И он решил постоять немного в коридоре, выкурить одну-две сигареты.
Пейзаж за окном не вызывал у него интереса: уже наступила непроглядная тьма, и, помимо дождевых потоков, бьющих по окнам, не было видно почти ничего, кроме мелькающих временами ламп, световых сигналов или бледных огоньков, скорее всего мигающих в деревенских домах. Проводник, вышедший из какого-то купе, вежливо поздоровался с пассажиром и спросил, не желает ли тот чего-нибудь. Альдо хотел было спросить, где находится купе Солманских, но тут же подумал, что это ему ни к чему, и ответил отрицательно. Служащий в коричневой форме удалился, пожелав Морозини спокойной ночи, пошел к сиденью, предназначенному ему в конце вагона, и начал что-то писать в большой записной книжке. В этот момент несколько человек шумной толпой проследовали в вагон-ресторан, и один из них, толстый мужчина в клетчатом костюме, потеряв равновесие из-за качки вагона, наступил на ногу Морозини, с глупым смешком пробормотал извинение и пошел дальше. Раздосадованному Альдо не очень хотелось испытать то же самое при возвращении пассажиров, и он вошел в свое купе, закрыл дверь, запер ее на задвижку и стал раздеваться. Надел шелковую пижаму, тапочки, халат и открыл шкаф-умывальник, чтобы почистить зубы. После этого растянулся на полке и попытался прочесть купленную на вокзале немецкую газету, которая скоро наскучила ему, поскольку Морозини никак не мог сосредоточиться на драматическом свободном падении марки. Смотреть в текст постоянно мешал всплывающий перед глазами взгляд Анельки. Не почудился ли ему отчаянный призыв о помощи, который читался в нем?.. Но в таком случае что он мог сделать?
Размышляя об этом и не находя подходящего ответа, Морозини уже погружался в забытье, как вдруг легкий шум разбудил его. Он повернул голову к двери и увидел, что ручка поворачивается, останавливается, затем снова поворачивается, словно человек, стоящий снаружи, хочет, но не решается войти. Альдо показалось, что послышался слабый стон, что-то вроде сдерживаемого всхлипа...
Неслышно вскочив, он встал, отодвинул задвижку и открыл дверь, которая слегка щелкнула при этом: в проходе никого не было.
Он прошел вперед по коридору, где уже приглушили свет, никого не увидел на месте проводника – тот, видно, отлучился куда-то, – но в другом конце вагона заметил бегом удаляющуюся женщину в белом пеньюаре. Ее длинные белокурые волосы были распущены и почти доходили до талии. Морозини инстинктивно угадал: Анелька!
Сердце Альдо забилось, и он, охваченный безумной надеждой, бросился за ней: возможно ли, что Анелька пришла к нему, рискуя разгневать отца? Должно быть, она слишком несчастна, – даже в этот момент Морозини очень сомневался, что был ей хотя бы симпатичен...
Он настиг девушку в тот момент, когда она, сотрясаемая рыданиями, пыталась открыть дверцу с очевидным намерением броситься вниз.
– Опять? – закричал он. – Это же просто мания!
Завязалась борьба, недолгая, ибо неравная, Анелька, однако, дала Альдо достойный отпор, так что он в какую-то долю секунды готов был отправить ее в нокаут, если бы девушка не ослабла как раз вовремя, чтобы избежать синяка на подбородке.
– Оставьте меня, – бормотала она, – оставьте... Я хочу умереть.
– Об этом мы поговорим позже! Ну-ну, пойдемте ко мне, вы должны немного прийти в себя, а потом расскажете, что не так.