— Альфред, поедешь с Чарлзом в первой машине.
Дирк Кортни застегнул пальто, поправил шарф и начал поворачиваться к выходу, слегка хмурясь из-за дерзости Питера.
— Он местный, — Питер от смущения едва не плакал, но упрямо продолжал, — отличился на войне. Возможно, вы помните его деда Джона Андерса.
На лице Дирка появилось странное выражение, и он впервые повернулся к Питеру. Выражение это привело Питера в ужас: он никогда не видел на человеческом лице такой бешеной злобы, такой безжалостной жестокости. Но это выражение мгновенно исчезло. Великий человек улыбнулся. Его улыбка была полна такого очарования и дружелюбия, что Питер ослаб от облегчения.
— Книгу обо мне? — Он по-дружески взял Питера за локоть. — Расскажите-ка об этом молодом человеке. Полагаю, он молод?
— О да, сэр, очень молод.
— Джентльмены. — Дирк Кортни виновато улыбнулся гостям. — Могу я попросить вас отправиться без меня? Я вскоре последую за вами. Комнаты для вас готовы, и, пожалуйста, начинайте развлекаться, не дожидаясь меня.
По-прежнему держа Питера за руку, он провел его назад и усадил в большое кресло у камина.
— А теперь, молодой мастер Боутс, не угодно ли бренди?
Питер в замешательстве смотрел, как он собственными руками — большими сильными руками, поросшими тонкими черными волосками на тыльных сторонах ладоней, с бриллиантом размером с горошину на мизинце — наливает ему бренди.
* * *
Марку казалось, что с каждым шагом на север очертания больших башен Ворот Чаки постепенно меняются; издали они кажутся дымчато-голубыми силуэтами, но постепенно становятся видны отдельные скалы.
Два утеса выглядят почти как зеркальное отражение друг друга, каждый возвышается на тысячу футов и круто обрывается в пропасть, по которой к береговым низовьям Зулуленда устремляется река Бубези; добравшись до низовий, река свыше ста миль петляет среди болот, лагун и мангровых лесов, пока через узкое устье не впадает в океан. Вода в устье убывает и прибывает с приливом, и это дыхание далеко разносит по электрической синеве Мозамбикского течения пятно темной воды, резко контрастирующее с белоснежными песчаными пляжами, которые тянутся на тысячу миль к северу и югу.
Если пройти вверх по течению Бубези, как часто проделывал Марк со стариком, окажешься на широкой равнине под главным откосом. Здесь, среди густых лесов, Бубези соединяется из двух притоков: Белой Бубези, которая цепочкой водопадов низвергается с континентального щита, и Красной Бубези, которая течет с севера вдоль откоса через еще более густые леса и открытые травянистые поляны, пока не образует границу португальской колонии Мозамбик.
Летом, в половодье, этот приток несет намытый в глубинах Мозамбика латерит; он становится кроваво-красным и пульсирует, как живая артерия, вполне оправдывая название Красная Бубези.
Слово «бубези» по-зулусски означает «лев», и действительно, своего первого льва Марк убил на берегу этой реки, в полумиле от слияния притоков.
Был почти полдень, когда Марк добрался до места, где река выходит из глубокого ущелья между воротами. Он потянулся было за часами, чтобы посмотреть, который час, но удержался. Здесь время отмерялось не металлическими стрелками, а величественным ходом солнца и вечной сменой времен года.
Марк сбросил ранец и прислонил винтовку к камню; этот жест казался почти символическим. Вместе с ношей с плеч, казалось, спала и тяжесть с сердца.
Он взглянул на утесы, загородившие от него половину неба, и почувствовал глубокое благоговение; то же самое он чувствовал, когда в Вестминстерском аббатстве смотрел на каменное кружево часовни Генриха VII.
Каменные колонны, высеченные за долгие века ветром, солнцем и водой, обладали тем же тонким изяществом, но одновременно свободой линий, которая не продиктована представлениями человека о красоте. Утесы сплошь поросли лишайником — яркими пятнами красного, желтого и серебристо-серого.
В трещинах и неровностях скальной поверхности растут кривые деревья; на сотни футов выше других деревьев, они деформированы и искалечены капризами природы, будто целым войском искусных японских садовников, специалистов по бонсай; под самыми немыслимыми углами отходят они от скалы, протягивая ветви к солнцу, словно о чем-то моля.
Скала под узкими карнизами потемнела от мочи и испражнений пушистых даманов, которые кишат в каждой трещине и расселине утеса. Даманы рядами сидят на краях карнизов, греют на солнце маленькие жирные тела и смотрят вниз, на крошечную фигуру человека в глубине ущелья. Следя за парящим полетом грифа, Марк увидел, как птица расправила широкие коричневые крылья, ловя восходящие потоки воздуха. Потом она растопырила когти и опустилась в гнездо в ста пятидесяти футах над рекой, аккуратно сложив крылья и сгорбившись в характерной гротескной позе, выставив вперед лысую чешуйчатую голову: после этого птица прошла по краю большого неряшливого гнезда, свитого из веток и прутиков.
Со своего места Марк не видел в гнезде птенцов, но узнавал движения птицы, которая начала отрыгивать куски падали своим малышам. Постепенно Марка, словно мантией, окутало ощущение покоя, и он сел спиной к стволу хинного дерева, неторопливо выбрал сигарету и принялся медленно пускать дым из ноздрей, глядя, как его светло-голубые струйки поднимаются и вьются в ленивом воздухе.
Он подумал о том, что ближайшее человеческое существо в сорока милях от него, а самый близкий белый — вообще в сотне, и эта мысль показалась ему необычно приятной и утешительной.
Он думал о том, какими мелкими и ничтожными кажутся здесь, в этом просторном первобытном мире, человеческие стремления; потом ему пришло в голову, что если бы все люди, даже те, кто никогда не знал иной жизни кроме жизни в переполненных тесных городах, могли бы посидеть здесь, пусть совсем недолго, они вернулись бы к своему существованию очищенными и освеженными, из их отношений отчасти ушла бы злоба, они больше соответствовали бы вечному бытию природы.
Вдруг он ахнул: его раздумья прервал жгучий укус в мягкий участок кожи за ухом, и он хлопнул по этому месту ладонью. Удар оглушил маленькое летающее насекомое, но его панцирь слишком прочен, хотя удар был сильным. Оно с жужжанием упало Марку на колени, и он взял его большим и указательными пальцами и стал с любопытством разглядывать, потому что много лет таких не видел.
Муха цеце чуть крупнее обычной домашней мухи, с более заостренным тельцем и с прозрачными коричневыми крыльями. Спасительница Африки, назвал ее однажды дед, и Марк повторил его слова вслух и пальцами раздавил насекомое. Оно лопнуло, выбросив ярко-красную жидкость цвета выпитой крови. Марк знал, что место укуса вздуется и побагровеет, и все последующие укусы принесут то же самое, пока организм не восстановит иммунитет. Через неделю он перестанет замечать укусы, и они будут причинять меньше неудобств, чем укусы комара. Спасительница Африки, говаривал старик. Эта маленькая сволочь — единственное, что спасло страну от домашних животных, которые заняли бы все территории и пастбища. «Сначала скот, за скотом плуг, а после плуга города и железные дороги, — бубнил старик при свете бивачного костра, прикрыв лицо широкополой шляпой. — Когда-нибудь найдут способ уничтожить эту муху или излечивать сонную болезнь, которую она разносит, — нагана. И Африка, которую мы знаем, исчезнет, парень. — Он выпускал в огонь длинную коричневую струю слюны. — Какой будет Африка без безлюдных мест и без дичи? Коли так, можно жить и в Лондоне». Глядя новым взглядом и с новым пониманием на обступавший его лес, Марк вообразил, каким тот станет без этих маленьких коричневых стражниц: деревья срублены на дрова, пни выкорчеваны, чтобы не мешать пахоте, трава на пастбищах вытоптана скотом, почва истощается от эрозии, реки становятся коричневыми от обилия на этой земле нечистот и пролитой крови…