– А тебе его жалко, да? Ты ему сочувствуешь? Ну, скажи! Я понимаю, он – мужик видный, красивый. Накачанный, загорелый. Слова небось говорил.
– Говорил, – согласилась я.
– Ну вот! – Николай посмотрел на меня глазами злого тролля.
Я развернулась и вышла. Я уже начала жалеть, что все ему рассказала. Надо было оставить все, уйти от Блондина, ничего не говоря, – и наплевать на все. Надо было развестись, найти адвоката, надо бы тоже научиться думать только о себе – как делают все они вокруг, мужчины, хищники, победители, которым достается все. Я чувствовала себя мамонтом, которого вот-вот убьют. Голос Николая доносился до меня из кухни.
Через несколько минут к дому начали съезжаться машины – и обеспокоенные, заинтересованные лица смотрели на меня, кивали, высказывали сочувствие, обещали разобраться. Я помню, что стояла спокойно – я больше не хотела ничего доказывать, никого больше не собиралась прощать, никогда в жизни. Я только делала то, что мне говорят, и тихо улыбалась, глядя в окно на любимый садик, который я выращивала столько лет.
– Ты готова? – спросил наконец Николай, прикасаясь рукой к моему запястью.
Я почувствовала, что задыхаюсь от безысходности, от этой непоправимости и нашей взаимной глухоты.
– К чему? – Я пожала плечами, и еще раньше, чем он успел мне ответить, я уже вышла во двор через открытую дверь.
Осколки разбитого мной стекла все еще валялись на полу – никому не пришло в голову их убрать. Уж точно не мне. Я вылетела на улицу, Николай бежал за мной, но догнать не успел. Я нырнула на вражескую территорию. Я крикнула ему, чтобы он не смел идти за мной и что мне не нужно больше ничего говорить. Я уже давно все поняла.
– Оля, мы… – Он что-то пробормотал мне вслед, но я не разобрала.
Я убрала лестницу обратно в гараж. Потом зашла в дом, все еще пустой. Халат лежал в прихожей. Я унесла его с собой. Мой первый и последний театральный выход, моя премьера, мой сценический образ – разбитая горем женщина, которая не готова остаться одна. Мой костюм – банный халат. Аплодисментов не будет. Я переоделась, забралась с ногами на диван, достала телефон из кармана халата и набрала номер Владимира – наш Пепельный Блондин не отвечал на вызов. Я уже даже подумала о том, что он совсем не ответит, но это было бы не про его роль. Он был в образе обиженного, но все еще страстно любящего мужчины. О, это было интересно – и не каждой женщине выпадает такая честь – знать точно, что все слова, что тебе говорят, – ложь. Интересно, как будто ты – единственный зритель в пустом партере, и только ради тебя исполняются все эти арии и рулады. Все эти усилия – только для того, чтобы ты поверила в ложь, которую уже не укрыть.
– И чего ты хочешь, Оля? – спросил он, ответив на звонок после пятнадцатого или двадцатого гудка, со второго набора. Голос хриплый, словно бы говорит с трудом. – Чего ты от меня хочешь?
– Ты где? – спросила я.
– Какая разница! – воскликнул Владимир. – Мы же расстались. Я так понимаю, ты уже покинула мой дом? Да?
Я помолчала, словно мне было сложно признаться в том, что я все еще здесь.
– Нет, я не ушла. Я жду тебя, – прошептала я очень тихо. И едва не сдержалась, чтобы не расхохотаться.
– Ты издеваешься? – возмутился Владимир. Немного сфальшивил. Голос слишком спокойный.
– Нет. Я… не могу понять, что со мной. Я не знаю, как быть дальше. Я не хочу тебя терять, – самая длинная фраза из моей роли, я еле справилась. Но естественное волнение (все-таки никогда раньше я не играла) сказалось, и голос дрогнул, и даже прорезались какие-никакие слезы.
– Оля! Ты что, плачешь? Перестань. Я подумал… Я не хочу быть тебе обузой, не хочу тебя держать. Но я тоже не знаю, как без тебя жить.
– Приезжай, пожалуйста! – попросила я таким тоном, что он, наверное, на том конце эфира исполнил этот жест – когда щелкают пальцами, что, мол, вот оно. Попалась птичка. Готова. Сломалась.
– Я приеду. Только я сам не знаю, где я. Я уехал сам не знаю куда. Я сейчас вернусь, Оля. Ты только меня дождись.
– Я тебя дождусь, Володя, – заверила его я и отключилась.
Связь разорвалась, а из-за двери той комнаты, где я ночевала, появилась темная бесшумная фигура. Николай посмотрел на меня задумчивым взглядом и покачал головой. В его правой руке я заметила поблескивающий холодом металл – пистолет. Он держал его так, словно это был его амулет, его татем, его оберег. Он верил в пистолеты, не в людей. Так было всегда. Что ж, с этим я ничего не могу поделать.
Женщина должна получать цветы в подарок. Просто так, безо всякого повода, только для того, чтобы она улыбнулась мимолетной улыбкой, засуетилась в поисках вазы, принялась думать, чего нужно подсыпать в воду, чтобы цветы дольше простояли. Чтобы женщина знала, что о ней думают не только на Восьмое марта или на ее день рождения, но и просто – думают. Мне нравится думать о том, как Николай едет домой с какой-нибудь очередной проверки, где он устраивал взбучку своим ленивым бойцам невидимого фронта, отбирал у них кроссворды и лишал их премий – строгий и злой, преисполненный чувства собственного достоинства и неземной крутизны. И вот он стоит в пробке или летит по автостраде, и вдруг, ни с того ни с сего, в его голове появляюсь я.
Может быть, музыкой навеяло или голоса людей с радиостанций говорили о чем-то таком, соответствующем. Или, возможно, он просто голоден и подумал, чего я там, интересно, готовлю на ужин. А там мысли запрыгали с момента на момент, и он вспомнил, как мы смеялись, глядя какую-нибудь глупую рекламу, и как Коля потом пародировал эту рекламу. А потом вспомнил о том, как мы лежали рядом ночью, уставшие и счастливые, в тысячный раз соприкоснувшиеся знакомыми телами – и в этот самый момент в глубине его усталой мужской души появилось это желание подарить мне букет цветов. Увидеть мимолетную улыбку на моем лице. И он завернул к ближайшей придорожной палатке и долго придирался к продавщице, которая плохо упаковала букет или подсунула одну несвежую розу – Николай ужасно нудный. Но потом он пришел домой и с легкой руки вложил мне в ладони этот букет – розы, конечно же. И я сразу почувствовала, что мы еще живы и что между нами еще все возможно. И что этой ночью мне снова не дадут уснуть.
Владимир вернулся только через два часа. Два часа Николай сидел на стуле и смотрел на меня сквозь темнеющий коридор, но не сказал ни слова. Слишком много навалилось, никому с таким не справиться. А потом мы оба одновременно услышали, как открываются автоматические ворота. По плану мне было положено выглядеть расстроенной, и мне было несложно это изобразить – я была в отчаянии.
– Может, ты все-таки уйдешь? Я разберусь с ним и сам, – глухой тихий голос Николая был еле слышен.
– Разберемся вместе, – покачала я головой.
Николай закрыл дверь. Стало совсем тихо, раздавалось лишь тиканье настенных часов. Владимир зашел домой и бросился ко мне. Именно так – поспешно, суетливо – он открыл дверь и пересек прихожую и холл, не раздеваясь, не снимая обуви. Я не подумала об этом, но это было совершенно логично, это следовало из его роли – конечно, он пришел с цветами. Точнее, с цветком.