Осторожно выглядываем в коридор, водим по сторонам любопытными носами. Мы так неуверенно себя ведем, потому как во время плавания лекции насчет бдительного поведения в чужой стране нам читали аж по два раза в день. По утрам (еще до преферанса) сам капитан Воронин регулярно стращал нас разными карами за всяческое непослушание, а ближе к ночи (уже после игры) за наше воспитание брался Стулов. Но теперь вроде мы как сами по себе и природная любознательность берет свое. Буквально за руку ловим проходящего мужчину. Вопрос у нас к нему всего один: «Где здесь кормят-то?» Мужчина, ни мало не чинясь, объясняет, что надо спуститься вниз на гравийную дорогу и двигаться по ней направо, до одноэтажного дома с кирпичной трубой и витражными стеклами. Это и есть столовая.
Благодарим, возвращаемся в комнату и только тут соображаем, что забыли задать вопрос по поводу денег. Ясно, что за русские рубли здесь не кормят, других же денег у нас нет и в помине. Скребемся в офицерскую комнату. Дверь открывает полуодетый Башутин. В комнате он один. Куда делись Воронин и Стулов, не знает и, в свою очередь, спрашивает нас, не знаем ли мы, где тут можно подхарчиться?
— Знаем, — дружно киваем мы, — вот только местных денег у нас нет совсем. Платить за еду нечем.
— Ерунда, — беззаботно отвечает наш снабженец, торопливо натягивая бриджи. — Деньги тут и вовсе не нужны. Достаточно предъявить разовый талончик с оттиснутой на нем печатью и тут же по нему можно будет получить обед или ужин.
Талончики у него уже есть, получил на всех. Дружной толпой выходим на улицу и, строго следуя полученным указаниям, довольно быстро находим «основной источник жизни», как выразился однажды Щербаков. Не успеваем войти в столовую, как к нам бросается молоденький вьетнамец в белом фартуке и жестами приглашает занять свободный столик. Садимся у заклеенного бумажными полосками окна, поскольку свободных столов достаточно много, а вид именно оттуда открывается просто поразительный. Стол у нас большой, на шестерых, и мы размещаемся с достаточным комфортом. Вьетнамец же, ловко выдернув из пальцев прапорщика продовольственные талоны, скрывается за плотной бамбуковой занавеской.
— Прямо не верится, парни, — радостно басит Ватутин, разваливаясь на отчаянно скрипящем стуле. — Еще неделю назад среди снегов бегали, а теперь вот в какой красоте сидим!
И он восхищенно обводит рукой обрывистый берег бухты и рощицу разлапистых пальм. Мы дружно киваем. Странно. Всю дорогу Башутин как приклеенный терся около офицеров, а теперь так запросто с нами беседует. Но его характер и деятельную натуру мы поняли довольно быстро. Григорий Ильич просто всегда выбирал себе в компанию тех, от кого в данную минуту он мог получить максимальную выгоду. Когда рядом находился кто-нибудь из офицеров, он всегда стоял рядом с ним. Поддакивал, похохатывал, сигаретами угощал. Знамо дело, офицер на многое в военной жизни влияет. Но если он по воле случая оставался один, то тут же пристраивался к нам. Мы ведь тоже могли пригодиться. Вот сейчас, например, показали, где находится столовая, а потом могли еще как-то услужить. Причем все это он осуществлял совершенно неосознанно, автоматически, словно внутри него сидел некий маленький человечек, который указывал ему, как вести себя в ту или иную минуту. И усвоив это, мы в дальнейшем относились к нему с известной долей снисходительности. Башутин всегда мог запросто прервать разговор на полуслове и пулей метнуться туда, где сверкнула на погоне офицерская звездочка или, упаси, Господи, лампас на брюках. Но чем Григорий Ильич оказался особо хорош и полезен, так это своим профессиональным нюхом и памятью. Впоследствии мы не раз убеждались в том, какой уникальной тонкости поисковый нюх развился у него во Вьетнаме.
Да, снабженец без верного нюха напоминает профессора без пенсне, но у нашего прапорщика эта способность была просто гипертрофирована. Память же у него состояла как бы на подхвате обоняния. Он запоминал все и вся. Стоило нашему прапорщику походя услышать, что на тринадцатом причале начинали разгружать, допустим, привезенные из России слесарные инструменты или консервы, то он помнил эту информацию до тех пор, пока пароход не разгружался и не уходил с караваном обратно. И даже после этого он, вращаясь в кругу своих коллег, то и дело спрашивал: «А вам случайно не нужны слесарные инструменты или тушенка? Я знаю, где их достать!» Он целыми днями с упоением рыскал по многочисленным окрестным складам и пакгаузам, и в течение нескольких дней, пока мы толклись в окрестностях Хайфона, наш Башутин стал настоящей знаменитостью, знающей чуть ли не все и всех. Я как-то был свидетелем характерной сценки, произошедшей в той же столовой, но примерно неделю спустя.
— Гриша, — остановился возле нашего стола совершенно не знакомый мне человек с майорскими общевойсковыми погонами, — здорово, братец! Ты не подскажешь, где мне найти передние амортизаторы на ЗИЛы?
— В автопарке второго зенитного дивизиона, — не на секунду не отрываясь от тарелки, отозвался Башутин. — От маяка направо, и второй поворот налево, километра через три. Их там семь ящиков позавчера было.
— А где найти негрол? — не унимался незнакомец. — Хотя бы тонну.
— На восьмой нефтебазе, — мельком глянув в потолок, сообщал прапорщик. — В пригороде, если ехать в сторону Ву-Тханга. Емкость номер 5, кладовщика зовут Пэн-Ши-Тхан.
Где он узнал про негрол? Откуда выяснил как звали кладовщика? Все это оставалось для нас загадкой. Но фактом было то, что при этом он никогда не ошибался и ничего не путал. Используя свой уникальный дар, он, разумеется, немало сделал и для того, чтобы в кратчайший срок обеспечить нам возможность приступить к выполнению своей основной миссии.
Нью-Йорк. (ТАСС) Закусив удила
Очередным актом эскалации, непосредственно связанной с войной во Вьетнаме, назвал американский сенатор Фулбрайт решение Белого дома о призыве на действительную военную службу резервистов военно-воздушных сил и военно-морского флота США.
Следующие три дня после прибытия были заполнены всевозможными хлопотами буквально под завязку. Офицеры заняты выбиванием обещанных местным командованием автомашин и снаряжения. Мы же в это время дежурили в припортовых складах, ожидая окончания разгрузки большого транспорта, пришедшего накануне в Хайфон. Прапорщик накануне принес весть о том, что он доставил зенитные пушки и боеприпасами к ним. Нам видно, что разгрузка идет полным ходом, но нам все равно кажется, что все делается слишком медленно. Для своего наблюдательного поста мы нашли очень подходящее место. Непонятно для чего выстроенная решетчатая эстакада, слегка прикрытая дырявыми оцинкованными листами железа, стала прекрасным наблюдательным пунктом.
Четко работает крановщик, будто детские кубики перенося с места на место огромные продолговатые ящики со снарядами и тяжелые 105-миллиметровые пушки. То и дело подъезжают машины, и крановщик умудряется ловко поставить связку ящиков точно в середину кузова, практически без привычных нам воплей типа: «Вира» и «Майна». Смотрим во все глаза. Как только покажутся знакомые четырехстволки, нам следует немедленно спуститься вниз и договориться с бригадиром стропальщиков. За мелкое вознаграждение он обещал отложить в сторону и нашу пушечку, и следующий отдельно от нее боекомплект. Короче, мы все в наиважнейших делах пребываем. Неожиданно Один из ящиков в самой высшей точке подъема срывается вниз и жутким грохотом обрушивается на причал, едва-едва не раздавив в лепешку очередную машину. В стороны летят какие-то обломки, разбегаются в стороны едва не расплющенные им докеры. Но мы-то совсем другое дело. Нам ведь всюду свой нос интересно сунуть! Спускаемся вниз и бегом мчимся к месту происшествия. Заодно надеемся и выяснить, что же все утро таскали из бездонного трюма. Подходим вплотную. Технику безопасности, естественно, соблюдаем свято. То есть еще издалека начинаем вытягивать шеи, высматривая, нет ли там чего чересчур взрывоопасного! Но опасения наши напрасны. Из расколотых во время падения ящиков вывалились лишь старые, еще сталинские автоматы ППШ. Это те с круглым барабаном, вместо плоской обоймы. Поднимаю один из них. Год выпуска 44-й.