— Присылайте своего парня на стажировку в Россию, — улыбнулся я, — через год вы его не узнаете.
— Эх, — вздохнула Мария, — а захочет ли он узнать через этот год меня? Наверняка ведь вернется таким же, как вы — самоуверенным и… опасным. Да, да, именно опасным! Не обижайтесь, Алекс, но за последние несколько минут вы менялись на моих глазах неоднократно: то изображали отчаянье, то молили о помощи, то делали вид, что влюблены в меня… И ведь всякий раз выглядели искренне! Настолько, что я и в самом деле захотела вам помочь.
— Значит, я уже почти что сотрудник вашего замечательного госпиталя?!
— Будем надеяться, — Мария, улыбнувшись, поднялась и вышла из палаты.
* * *
Свое обещание Мария сдержала. На следующий день, где-то после двух пополудни, она заглянула в палату и пальчиком поманила меня за собой. Время для визита к главврачу она выбрала очень удачно: профессор Генри Бриджес, совмещающий должность главврача с хирургической практикой, сидел в своей палатке в кожаном кресле и предавался послеобеденной сиесте. На его ухоженном лице, обрамленном начавшими седеть бакенбардами, блуждала довольная улыбка, а в руке дымилась толстая и, похоже, весьма дорогая сигара. Вспомнив армейскую выучку, я вытянулся по команде «смирно» и даже прищелкнул казенными тапочками.
— О, ваш протеже довольно бодр, лейтенант, — похвалил Марию профессор. — А как у вас с языком, милейший? — обратился он уже ко мне. — Общаться с пациентами сможете?
— Так точно! — постарался я сделать свое произношение как можно более качественным. — Я довольно неплохо знаю английский и имею уже некоторые познания и в местной речи. Еще могу выполнять различные хозяйственные работы или работать, например, в пищеблоке.
— Похвально, похвально, — закивал доктор. Но тут же хитро сощурился: — Меня вот только настораживает причина вашего решения задержаться у нас…
— Ничего странного, — невозмутимо ответил я. — В палате для тяжелых больных лежит мой близкий родственник. Вот я и решил поддержать его, так сказать, лично.
— Резонно, — констатировал главврач, выпуская очередной клуб дыма. — Ну что ж, приступайте к работе.
Через полчаса мне сделали поляроидный снимок для пропуска, выдали комплект форменной одежды и назначили фронт работ: собирать по всей территории госпиталя бытовой мусор и выносить его на сжигание. Работка, конечно, далеко не престижная, зато с ее помощью я надеялся отыскать наши с дядей сокровища. Тем более что проблема внезапного отъезда становилась всё более актуальной: накануне вечером, например, отчетливо слышна была артиллерийская канонада, которая завтра в этой непредсказуемой стране могла прогреметь и ближе.
Однако прежде чем приступить к исполнению новых обязанностей, я навестил Владимира Васильевича. К моему удивлению, он пребывал в прекрасном расположении духа, хотя и напоминал из-за обилия бинтов настоящую мумию. Дядя не замедлил похвастаться, что вторую, получасовую операцию он выдержал под одним только местным наркозом.
— Представляешь, Сашок, — возбужденно тараторил бывший старпом, — а после операции хирург сказал, что оба осколка мои были сильно намагничены! Я поначалу удивился, но потом сообразил, что к чему. Видать, хитрец Аминокан крутил надо мной своим хваленым алмазом лишь для отвода глаз, а на самом деле лечил меня с помощью мощного магнита. То-то я всегда чувствовал острейшую боль в спине во время его сеансов! А ведь он не касался меня даже пальцем. Это, видно, магнит притягивал к себе куски железа, а те прокладывали себе дорогу напрямую — просто прорезая мышцы. Так что, племянничек, — резюмировал Владимир Васильевич, — как ни обидно это сознавать, но истинной магии не осталось даже в Африке.
— Каким бы ни был Аминокан мошенником, — возразил я, — результат тем не менее налицо. Нравится вам или нет, но основную работу сделал всё-таки именно он — местные эскулапы лишь завершили ее. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Главное, что вы вскоре снова сможете нормально ходить.
— Скорей бы, — отозвался дядя с ноткой грусти в голосе, — осточертело уже в горизонтальном положении жить. Глаза закрою — и вижу отцовский дом в Юхнове, жену, палисадник наш рижский… Ужас как хочется домой!
— Не задержимся и часа, — обнадежил я его, — при первой же возможности тронемся в путь.
— Ты, я гляжу, прибарахлился тут, — подергал меня дядя за полу халата.
— Мало того, зачислен в штат! — настал мой черед хвастаться. — Имею теперь пропуск-«вездеход», так что сегодня же постараюсь вытащить со склада наши вещички. Обстановка уж больно вокруг тревожная, того и гляди всеобщую эвакуацию объявят. В общем, если удастся вещи забрать, я их заранее и постираю, и зашью, и начищу.
— Только, смотри, камушки в воду не урони, а то замучаешься потом искать, — подмигнул мне дядя, и на этом его шутливом напутствии мы расстались.
Выйдя от Владимира Васильевича, я поспешил в пункт связи, чтобы осуществить свое давнее и заветное желание: позвонить Найтли и вновь услышать ее волшебный голос.
— Ты кто, очередной бестолковый волонтер? — безучастно взглянул на меня офицер в голубой каске, сидящий у заставленного диковинной радиоаппаратурой стола.
— Вроде того, — принял я подобострастную позу. — Специализируюсь в госпитале по снабжению. Прошу разрешить мне воспользоваться телефоном: у нас возникли трудности с консервированной кровью, и главный врач приказал срочно связаться с Йоханнесбургом.
Хмуро зыркнув в мою сторону, офицер нехотя поднялся:
— Ну так проходи тогда, звони, раз приказано.
Он смачно потянулся и, достав из кармана пачку «Честерфилда», вразвалочку двинулся к выходу, уступая мне место у аппарата. Лихорадочно отбарабанив заветные цифры, я буквально сросся с трубкой. Гудок, второй, третий… Наконец издалека донесся до боли родной голос Найтли.
— Как ты, милая? — я еле сдержался, чтобы не заорать от счастья на весь узел связи. — Как твоя рука?
— У меня всё хорошо, — услышал я нотки радости в ее голосе и будто наяву увидел, как она поправляет сейчас свои пышные волосы. — Врач навещает каждый день, а вчера я уже долго гуляла по парку… Откуда ты звонишь? Судя по качеству связи, ты находишься где-то под Йоханнесбургом?
— Увы, радость моя, мы с дядей всё еще в Мозамбике… Извини, но я даже говорить с тобой могу не больше двух минут.
— Хорошо, Санья, я всё понимаю. Пообещай только, что скоро приедешь, и больше вообще можешь ничего не говорить!
Мне показалось, что вслед за последней фразой раздался всхлип.
— Солнце мое, — решил я вкратце обрисовать наше положение, — дяде сделали повторную операцию, и скоро он сможет передвигаться самостоятельно. Однако поскольку моя виза в ЮАР уже недействительна, а у Владимира Васильевича вообще никаких документов нет, местное военное командование приняло решение отправить нас в лагерь для перемещенных лиц…
— Где расположен этот лагерь? — перебила меня Найтли. — Я приеду!