– Да, я понимаю. Какой ужас! Чем же мы можем помочь вам?
– Вы все время говорили о троице. Я не думаю, что она распалась после того, как ребята окончили школу. Дайте характеристику всем этим людям. Ножкину, Яковлеву, Светлову. Маргарите Квочкиной…
Из школы Суриков вышел, уже имея некоторые впечатления о тех, кто его интересовал. В записной книжке появились еще три адреса, которые ему предстояло проверить. Первый – Молочный переулок дом 5.
Убогое, разбитое временем и невниманием двухэтажное здание, как и многие другие сооружения в этом районе, тоже несло на себе торжественную табличку: «ПАМЯТНИК АРХИТЕКТУРЫ». Так на груди отверженного и забытого всеми инвалида-ветерана выглядит начищенная медаль «За отвагу», принесенная с войны вместо собственной ноги.
За увядающими кустами сирени возвышалось крыльцо с пятью щербатыми ступенями. Обветшавшие двери, выкрашенные бурой казенной краской, вели на некогда кокетливую веранду. «Человек рожден для счастья, как птица для полета», – неожиданно пришла на ум Сурикову фраза, только что прочитанная на одном из школьных стендов. Для какого счастья рождены люди, живущие в таких домах, он не знал. А семья Ножкиных жила именно здесь.
На звонок дверь открыл старик в помятой застиранной пижаме и тапочках на босу ногу.
– Вы Ножкин? – спросил Суриков. – Григорий Яковлевич?
– Да, это я.
Густобровый, заросший неопрятной двухдневной щетиной, Ножкин взглянул на Сурикова поверх очков и спросил заинтересованно:
– Вы по поводу НЛО?
– По какому поводу? – спросил Суриков, ничего не поняв.
– НЛО, УФО, как угодно, – пояснил старик. – Неопознанные летающие предметы. – Он снял очки, сунул их в нагрудный карман пижамы. – Я писал в редакцию, что располагаю свидетельствами об инопланетянах…
– Нет, Григорий Яковлевич, – признался Суриков, – я, к сожалению, по сугубо земным делам.
– А-а, – блеск глаз старика померк. – Значит, не из редакции…
– Из милиции. Капитан Суриков.
Услышав это, старик выпрямился, обрел вид гордый и строгий.
– Я понимаю, товарищ Суриков, в этой борьбе теперь все преимущества будут на стороне мадам Пуговкиной. Коль скоро она написала заявление первой. Даже в условиях плюрализма вы станете защищать ее интересы…
Суриков не понял, о чем говорит Ножкин, но перебивать его не стал. Порой такие экспромты, возникающие по недоразумению, помогают лучше понять человека, разобраться в извилинах его характера и во взглядах.
– Но я не поступлюсь принципами. Этой суке Пуговкиной не будет позволено нарушать порядок…
– Зачем вы так? Насколько я понимаю, Пуговкина для вас не друг, но удобно ли называть ее так?
– Вы о суке? – спросил Ножкин и улыбнулся ехидно. – Так это не о хозяйке, а о ее собаке. – Он сострил и был доволен собой. – Есть постановление Моссовета, и мы, ветераны, требуем, чтобы хозяева собак выполняли его.
– Простите, Григорий Яковлевич, к жалобе гражданки Пуговкиной я отношения не имею…
– Вот как! – разочарованно воскликнул Ножкин. – Что же вас привело в мое жилище?!
Суриков достал фотографию и протянул хозяину квартиры.
– Вы знаете этого человека?
Ножкин взял снимок. Вынул из кармана очки, приладил их на носу и долго молча разглядывал фотографию. Наконец, признав изображенного фотографом человека, сказал:
– Это мой сын. Сережа. Сергей Григорьевич.
Потом снял очки, вернул снимок Сурикову.
– Он арестован?
Вопрос прозвучал скорее как утверждение.
– Почему вы так решили? – поинтересовался Суриков.
– Э, молодой человек, – сказал старик упавшим голосом. – Вы бы с мое пожили, чтобы понимать своих детей. В последнее время Сережа сильно меня беспокоил. Но не идти же в милицию доносить на родного сына.
– Что именно вас беспокоило? – Суриков невольно понизил голос, следуя примеру старика.
– Будто вы сами не знаете. Он стал такой жестокий, злой. Я видел, как он часто возвращался домой под балдой…
– Выпивал?
– Нет, что-то иное. Для себя я даже боялся признаться, что именно. Но глаза у него не светились, и язык кувыркался.
– Значит, вы замечали, что он кололся?
– Не совсем же я слепой. Как вы думаете? – Ножкин спросил и тяжело вздохнул. – Так что он натворил и куда ему носить передачи?
– Боюсь, Григорий Яковлевич, передачи не потребуются.
– Что так? – в голосе Ножкина вновь обозначилось раздражение, похожее на то, с которым говорил о соседской суке. – У него строгий режим?
– Когда вы в последний раз видели Сергея?
– Когда? – Ножкин задумался, вспоминая. – В минувший четверг. Сегодня ведь понедельник? За ним зашли Яша и Рита. Потом они уехали. Да, точно, в четверг. Уехали на Яшиной машине.
– У Светлова своя машина?
– Своя не своя, но этот поц на ней ездит все время.
– Значит, Сергея не было дома с четверга? Вас это не обеспокоило?
– Нет. Он часто пропадает. На два-три дня. Потом приходит.
– Теперь не придет.
– Еще бы. Кто от вас приходит, когда хочет?
– Вы не о том, Григорий Яковлевич. Ваш Сергей убит. Ночью в четверг.
Старик посмотрел на Сурикова пустым взглядом, помолчал, пошевелил беззвучно губами и вдруг сказал:
– Жаль, что вы не по поводу НЛО. Очень жаль. Мы бы хорошо поговорили…
Выйдя от Ножкина, Суриков прямиком направился к дому четыре, который располагался на противоположной стороне улицы. Грустные мысли обуревали его. Трудно сказать, посещали ли хоть когда-нибудь эти трущобы городские или районные власти. Но для столицы такой уголок стоило бы сохранить на века. Как памятник развитого счастья, о котором отцы народа, никогда не съезжающие с парадных магистралей, долгое время вслух вещали тем, кто живет в закутках. Куда ни взгляни, везде кирпичные, изъеденные старостью стены. Следы запустения и ветхости, которых ни спрятать, ни залакировать. Дряхлые деревянные двери, которые до сих пор точили жучки, поселившиеся здесь в девятьсот пятом году. У одной из таких дверей Суриков задержался. За ними явно гнездилось какое-то учреждение. Выцветшее рукописное объявление вещало:
Отдел информации. 1– зв.
Общий отдел – 2 зв.
Художники – 3 зв.
«Черт-те что, – подумал Суриков раздраженно. – И ведь кто-то верит, что в такой хибаре художники будут создавать шедевры. Кто-то предполагает, что многочисленные технари, запершись в старых развалюхах, – а здесь каждый дом украшен вывесками предприятий, – создадут нечто такое, что двинет прогресс, ускорит техническую революцию. Да разве можно творить, сидя по горло в мусоре, который скопился за полсотни лет? Какие светлые мысли должны были посещать голову юного Ножкина, если десять ступеней вниз по парадной лестнице, которая отделяла город от школы, оказывались длинным путем в быль, так и не ставшую сказкой?»