Взобравшись на крутой бугор по тропке, пробитой чьими-то ногами, Суриков оказался у дома, к которому шел. Зачатьевский переулок, 13. Унылое, правда, с фасада несколько подновленное ремонтом здание. Перекопанный, неухоженный двор. Все вокруг усыпано ржавыми листьями и поросло бурьяном. Железный козырек над входом, подпертый узорчатым кронштейном. Темный подъезд, пропахший кошачьим присутствием. Щербатые, вытертые ногами ступени. Всюду следы запустения и бесхозной убогости.
Поднявшись по лестнице, Суриков нажал кнопку звонка. За дверью что-то хрипловато заблямкало. Дверь открылась мгновенно, будто визитера нетерпеливо ждали. Из просвета выглянуло старческое, изъеденное морщинами лицо в белой домашней косынке.
– Вам кого, мил человек? – спросила старушка.
– Простите, вы не Квочкина?
– Да, Квочкина, мил человек.
– Тогда я к вам, Анна Сергеевна. Вы бабушка Маргариты?
– Да, мил человек.
– А сама Маргарита где? На работе?
– А ить кто ее знает, мил человек, где она, – бабуся горестно вздохнула и сухоньким кулачком потерла щеку. – Совсем от рук девка отбилась. Уже две ночи как ее нет.
– Может, три? – спросил Суриков.
– Может, и три, – согласилась старушка.
– А днями она приходила?
– Да где там, – ответила Анна Сергеевна. – Не была по кругу – ни днем, ни ночью.
– Значит, трое суток?
– Твоя правда, мил человек. Трое.
Суриков замолчал. Страшная догадка пришла ему в голову, и он помрачнел. Не придется ли ему обнаружить еще один труп?
– Спасибо, Анна Сергеевна. Если позволите, я зайду к вам еще раз.
– Сынок, – голос бабули вдруг зазвучал заискивающе и сама она стала выглядеть униженно, будто просила милостыню. – Может, купишь мне хлебушка? Выйти-то отсель я не могу. Обезножела, мил человек. Сил не стало.
Суриков ощутил щемящее чувство вины перед этой старой женщиной, забытой всеми, пережившей родных и знакомых.
– Что за разговор, Анна Сергеевна. Куплю и доставлю. Где у вас булочная?
– Тут идти надо. Батон за тринадцать, ладно?
– Но я не сразу, бабуля, – Суриков бросил взгляд на часы. – Вернусь через час.
От Анны Сергеевны Квочкиной Суриков прошел в Савельевский переулок, где по его сведениям жил Яков Светлов, именовавшийся в тройке шестеркой. Дверь открыл невысокий пузатенький человек в квадратных очках без оправы, но с золочеными дужками.
– Вы к нам? – спросил он с удивлением. – Вроде бы мы гостей не ждали.
– Если вы Светлов, то к вам. Надеюсь, я не ошибся квартирой?
– Не ошиблись, – Светлов протянул ладошку, прямую, узкую, жесткую, как досочка. – Иосиф Семенович Светлов. Ветеран труда. Активный участник Фонда мира.
– Очень приятно, – сказал Суриков и пожал протянутую ладонь.
– Прошу предъявить документы, – с неожиданной строгостью сказал Светлов.
Суриков вынул красную книжку.
– Позвольте?
Светлов взял удостоверение, подошел к окну, снял очки и, подслеповато щурясь, шевеля губами, прочитал текст. Потом надел очки, взглянул на Сурикова, на миг приподнял стекла ко лбу и сверился с фотографией. Извиняющимся голосом объяснил:
– Ходят слухи о мошенниках. Вы понимаете?
– Все нормально, – ответил Суриков.
Светлов вернул ему документ.
– Добро пожаловать, товарищ Суриков. Вы позволите вас так называть?
– Почему нет?
– Часто в кино к милиции обращаются «гражданин начальник».
– Это другой контингент.
– Понял. Прошу, проходите. Садитесь.
Светлов широким жестом показал Сурикову место у стола, покрытого зеленой вязаной из толстых ниток скатертью. Выждав, когда гость сядет, выдвинул второй стул и опустился на него. Худощавый, с мощными челюстями и выпирающими вперед зубами, с глубокими глазницами, лысый, как бильярдный шар, Иосиф Семенович являл собой образец регресса человека к дальним предкам. Он положил перед собой на зеленую скатерть руки с узловатыми пальцами, сцепил их, будто старался отгородиться от гостя рукотворным забором, развернул в его сторону большие, как у слона, уши.
– Я вас внимательно слушаю, товарищ Суриков. Очень внимательно. Что же в этом доме интересует нашу милицию?
– Нашу милицию интересует ваш сын Светлов Яков Иосифович. Где он?
– Я не должен предварительно заявить: клянусь говорить правду и только правду?
Старик Светлов чудил. Суриков сделал вид, что не замечает иронии.
– Нет, Иосиф Семенович, не должны. Итак, где же он?
– В отпуске. Вас это устроит?
– Меня устроит, а вас?
– Что вы хотите сказать? – в голосе Светлова прозвучала тревога.
– Он ушел в четверг?
– Нет, в пятницу.
– Это очередной отпуск?
– Нет, очередной он отгулял летом. Сейчас взял две недели за свой счет.
– Вроде бы не ко времени. Верно? Вас это не удивило?
– Удивило, – Иосиф Семенович уже не шутил. Что-то мешало ему острить.
– Не спрашивали о причинах? Ведь такой отпуск похож на бегство.
– Вы же знаете, какая теперь молодежь. На все один ответ: «Нормально». Поинтересовался насчет отпуска, ответ: «Надо». И все. Я таким образом с родителями не разговаривал.
– Куда он подался, вы знаете?
– Да, конечно. У меня в Ногинске живет брат. Андрей Семенович.
– Яков уехал на своей машине?
– Скорее всего. Во всяком случае, во дворе ее нет.
– Он у вас спрашивает разрешения, если ему нужна машина?
– Где там, – сказал с горечью Иосиф Семенович. – Теперь у молодежи это не принято.
– Вы помните номер своей машины?
– О! – произнес Иосиф Семенович с удивлением. – Эта тачка, извините, досталась мне ой как, чтобы я не помнил ее номер. Не только госномер помню. Номер кузова и двигателя здесь, – он расцепил пальцы и потер лоб. – А что, собственно, произошло?
– Видите ли, Иосиф Семенович, случилась беда. В четверг Яков заезжал на машине к Ножкину. Вместе с Маргаритой Квочкиной…
– Да, такой факт имел место. Я знаю. Рита зашла к Яше, и они уехали вместе.
– Так вот, Рита Квочкина пропала. Ее не было дома с четверга. А Ножкин и его друг Яковлев убиты…
– Господи, боже мой! – воскликнул Светлов потерянно. – Что же творится у нас? – Потом, осененный внезапным подозрением, спросил: – А причем здесь Яша?
– Вот это я и пытаюсь выяснить. Вечером он и Рита уехали к приятелям. Двое из них погибли. Рита исчезла. А Яков срочно уехал в отпуск. Вас это не наводит на размышления?