Идрисов затравленно огляделся. У двери наружу стояли двое крепких парней из местных — известные «патриоты» Ичкерии. Войдя в дом, они демонстративно натянули на лбы зеленые повязки с вышитыми на них черными арабскими буквами. Идрисов по-арабски читать не умел, но знал, что это молитва «Аллах акбар».
— Казбек, — Идрисов утер ладонью пот со лба и щек. — Я не сбежал сюда от войны. Я здесь живу давно. Десять лет.
Казбек бросил на Султана взгляд, полный нескрываемого презрения.
— Думаешь, тебя это извиняет? Учти, наш народ не прощает таких, как ты!
Отказаться наотрез от помощи боевикам Идрисов побоялся.
Когда он наконец дал согласие, оба парня сняли со лбов зеленые повязки и поодиночке ушли. Последним покинул дом Казбек Цокаев.
День "Д". Время "Ч" — понятия из военного лексикона.
День "Д" — день начала крупной военной операции.
Время "Ч" — час начала атаки.
День джихада. Это день нападения на Ковыльную.
«Джихад» по-арабски буквально — усердие, рвение. В широком нынешнем понимании — священная война мусульман за веру в Аллаха.
Ислам предписывает вести ее против безбожников и неверных всем мусульманам, способным носить оружие.
Джихад и газават — одно и то же. Но «джихад» сегодня звучит современней и более понятней всему миру ислама.
Шахадат — самопожертвование бойцов ислама в джихаде. А тот, кто готов отдать жизнь во имя Аллаха, носит звание шахида.
Перед престолом Аллаха шахиды встают в венце святости. Перед людьми их имена восстают из небытия в ореоле геройства.
Аллах велик! Он побуждает шахидов к сражению, поднимает их на джихад.
Да будет так!
Это сказал подчиненным Казбек Цокаев. Значит, все так и свершится.
Время "Ч" — предрешено. Через час об этом узнает Москва. А еще через два — премьер-министр России признает очередной позор и на всю страну, на весь мир произнесет слова:
— Добрый день, товарищ Цокаев…
Полуян был постоянно занят, налаживая порядок и быт людей на своем блокпосту. Освобождался поздно.
Однажды, когда он возвращался домой, его догнал человек. Положив руку сзади на плечо, спросил:
— Полковник, неужели ты? — Голос показался знакомым.
— Вадуд? — Полуян назвал это имя еще до того, как обернулся.
Они крепко обнялись, хотя по всем законам — и уголовным, и ментовским — находились по разные стороны баррикады. Ну так есть законы, а есть живая жизнь…
— А ты, гляжу, стражем порядка заделался? — Вадуд посмотрел на милицейские нашивки на куртке Полуяна.
— Видишь ли, дорогой, другому ремеслу не обучен. Умею стрелять, хватать, прыгать — оттуда, — он показал пальцем в небо. — Это у меня — всегда пожалуйста. А ты, конечно, по-прежнему… — Полуян подумал, выбирая слово, которое не обидело бы Вадуда. — Промышляешь потихоньку?
— Э-э, обижаешь, Полковник. Я теперь честный бизняк, предприниматель, стало быть — средний класс общества. Торговля там, всякое другое разное…
— Наркотики? — подсказал Полуян.
— Э, кунак! Ты что, мне не веришь? Если бы что не так, я бы тебе всегда сказал.
— Ой ли?
— Чего мне тебя-то бояться? А даже если и скажу — доказать не сумеешь. Я ж не совсем дурак, верно? — И Вадуд сменил тему. — Слух прошел, ты жениться собрался? Может, тебе деньги нужны? Ты человек неустроенный, тебя правительство вон как обмануло! Кто поможет, если не друзья? Могу дать два миллиона. Хочешь — пять? У меня хороший представительский фонд.
— Какой? — Полуян не понял, о каком фонде речь.
— Фонд для взяток, проще говоря, — уточнил Вадуд без смущения. — «Черный нал». Тебе это что-то говорит?
— Нет, — Полуян спокойно признался в своем невежестве.
— Ну, наличность. Тити-мити. В купюрах разных достоинств. Мелкие, крупные, доллары, рубли, тугрики…
— А почему «черный»?
— Потому что все это я увел от налогов.
— Ну, даешь! Это же преступление.
— Конечно. Сегодня в нашем государстве все преступление. Даже сама жизнь. Всем на каждом шагу надо давать. Всем! На таможне, на железной дороге. Каждому чиновнику за каждую справку. Потом — ГАИ, МАИ, ВАИ…
— А если не давать?
— Можно, — согласился Вадуд, — но тогда мне придет крышка. Товар будут держать на таможне, пока я не дозрею до мысли: надо дать на лапу. Потом товар положат в пакгауз на станции и не повезут: вагонов нет, всякое там такое. Справку в администрации дадут не сегодня, а через неделю, потом печать поставить забудут. Ты же сам знаешь, как сделать человека букашкой! Тебя, Полковник, самого в этой мельнице крутили. Одним словом, если тебе надо денег, бери, по дружбе. Разбогатеешь — вернешь.
Полуян сжал локоть Вадуда, не зная, как иначе выразить признательность.
— Спасибо, кунак, но — не надо.
— Хорошо. Денег не хочешь, тогда я тебе просто взятку дам.
— Да ты что?! — Возмущение Полуяна было столь искренним, что Вадуд засмеялся.
— Не бойся, не деньгами. Только информация. Пойдет?
— Выкладывай, — смягчился Полуян.
— Не скажу точно, Полковник, может, завтра, может, через два дня, сам не знаю, — Вадуд стал серьезным, — здесь надо ждать боевиков. На станицу будет налет…
— Разыгрываешь? — Полуян пристально посмотрел Вадуду в глаза.
— Э-э-э, зачем так спросил? Разве я тебя обманывал?
— Спросил потому, что известие — сам понимаешь. И принес его именно ты…
— Не веришь?
— Тебе верю. Просто удивлен, откуда знаешь.
— Конечно, такие новости на базаре не порхают. Но вот что известно точно: оружие сюда привезет Орцхо Шавлахов. Здешний водила. Он сшибает куски, где только может. Груз примет Султан Идрисов. Таких сведений тебе достаточно, чтобы что-то предпринять заранее?
— Вполне. И все же: почему ты сообщил об этом мне?
— Полковник, я тебя уважаю, а ты меня за кого держишь.
— Чего это ты?
— Ты же иначе спросить хотел: «Почему ты, чеченец, решил сообщить в милицию о планах своих же чеченцев?» Ведь так? Но побоялся меня обидеть?
— Сдаюсь. — Полуян засмеялся. — Уел.
— А вот теперь отвечу. Все очень просто, Полковник. Я предприниматель. Чтобы вести бизнес и не попасть в задницу, надо иметь обо всем точную информацию. У меня в Ковыльной свои коммерческие интересы, если и дальше дело пойдет так, мой доход вырастет вдвое. Теперь представим, что будет налет. Кто налетит? Чеченцы. Кто я? Чеченец. Кто избран целью налета? Русские. Кто мои клиенты? Русские. Так на кой хрен мне этот налет нужен? Если они тут даже один день пробудут, мое дело разрушится на десять лет вперед. А мне что, сто лет дано?