Церемония в загсе заняла двадцать минут. Оттуда приехали на Грановского. Настасья вместе с домработницей Степой возилась на кухне. Гостей собралось совсем немного. Машины родители, Вася, Карл Рихардович, Пасизо и Катя Родимцева. Илье приглашать было некого, кроме Настасьи и Евгения Арсентьевича. Он давно объяснил Маше, что близких друзей ему иметь не положено по должности.
Вася, улучив минуту, дернул сестру за рукав и злорадно прошипел:
– У твоего Крылова совсем, что ли, нет друзей?
– Слушай, отстань, а? – огрызнулась Маша.
Сели за стол, начали произносить тосты, Настасья кричала «Горько!» и пускала слезу. Евгений Арсентьевич отодвигал от нее подальше бутылки. Когда все поздравления и пожелания отзвучали, тарелки опустели, кто-то завел патефон. Катя Родимцева вытащила из-за стола Васю, все еще надутого, заставила его бить чечетку. Сначала он кривлялся, ломался, бубнил:
– Не хочу, не умею, нет настроения.
Но Кате удалось растормошить и завести его. Он отлично танцевал, Маша учила его лет с трех. Натасья хлопала, охала, наконец, не выдержала, встала, раскинула руки, придерживая концы шали кончиками пальцев, поводя плечами, мелко притопывая, поплыла к ним.
Карл Рихардович отыскал среди пластинок вальсы Штрауса, пригласил Пасизо и вполне ловко вальсировал, хотя раньше уверял, что танцевать не умеет. Илья закружился с Машей, папа с мамой, Катя с Васей.
Настасья кружилась сама по себе, жмурясь и постанывая. Единственный зритель, Евгений Арсентьевич, сидел на кушетке, улыбался, вздыхал, мурлыкал под нос мелодию, покачивался в такт. Было тесно, пары задевали друг друга, извинялись, смеялись. Настасья несколько раз пыталась вытащить своего Евгешу. Наконец ей удалось, он неуклюже зашаркал, уронил очки, наступил кому-то на ногу и, красный, потный, вернулся на свою кушетку.
Настойчивый звонок заставил всех замереть. Илья бросился к патефону, выключил музыку, Маша открыла дверь.
На пороге стоял маленький лысый человек с обезьяньим лицом. Позади него два здоровенных чекиста в форме. Один держал большой букет багровых роз, обернутый синей гофрированной бумагой, другой стопку книг, перевязанную лентами. Лысый растянул в улыбке толстые губы.
– Ну, Крылов, представь меня своим гостям.
– Александр Николаевич Поскребышев, мой начальник, – быстро произнес Илья, ни на кого не глядя.
Поскребышев шагнул к Маше.
– Вы, как я понимаю, восходящая звезда советского балета Мария Акимова, с сегодняшнего дня Крылова. Рад, рад, поздравляю, – он поцеловал Машу в обе щеки.
– Очень приятно познакомиться, – Маша улыбнулась и присела в реверансе.
Поскребышеву это явно понравилось, он хмыкнул, шаркнул ногой, наклонил и вскинул свою большую лысую голову, изображая короткий офицерский поклон. Потом обнял Илью, похлопал по спине, подмигнул и громко, чтобы все слышали, произнес:
– Хороша, хороша, молодец, одобряю выбор.
Каждому из гостей он пожал руку, каждого поздравил.
На мгновение задержался возле мамы, назвал ее по имени-отчеству.
– Вера Игнатьевна, рад…
«Лысый, маленький, с обезьяньим лицом, – вспомнила Маша. – Тот самый, который встретил маму в загородном доме и отвел к ноге со сросшимися пальцами. Сразу узнал ее, вспомнил, как зовут. Судя по ее испуганному лицу и натянутой улыбке, она его тоже узнала».
Поскребышев обнял Карла Рихардовича как старого знакомого, сказал:
– Давненько не виделись, товарищ Штерн, вам отдельный привет от товарища Сталина.
Отступив назад, он взял у чекиста букет, кашлянул и произнес очень торжественно:
– Товарищ Сталин просил меня передать свои поздравления, наилучшие пожелания и вот эти розы. – Чуть понизив голос, добавил: – Между прочим, цветочки не простые, выращены товарищем Сталиным самолично, в теплице.
– Спасибо большое, – пробормотала Маша, шурша гофрированной бумагой и нюхая розы.
– А это от меня, юбилейное издание Пушкина, полное собрание сочинений в шести томах.
Сесть за стол Поскребышев отказался, предложил выпить за здоровье товарища Сталина, потом за здоровье молодых, чокался со всеми, одним глотком осушал большие стопки водки, сжевал вареную картошину с малосольным огурцом и стал прощаться. Маша услышала, как он шепнул Илье:
– Позвонит в ближайшее полчаса, будь готов.
Когда дверь закрылась, повисла тишина. Маша так и стояла с букетом. Родители о чем-то неслышно шептались с Пасизо. Настасья растроганно шмыгала носом. Илья ушел на кухню, налить воды в вазу.
Вася закрутился волчком.
– Ну ничего себе! Вот это да! Сам товарищ Сталин вырастил! Маня, дай подержать, дай понюхать!
Бережно, как младенца, он взял букет, уткнулся лицом в розы, бормоча:
– Товарищ Сталин, сам товарищ Сталин…
Вася долго не мог успокоиться, смотрел на Илью так, словно только что с ним познакомился и полюбил с первого взгляда.
– Илья Петрович, а этот лысый, Поскребышев, он кто?
– Ты же слышал. Мой начальник.
– Нет, а по должности? Он прямо совсем близко с товарищем Сталиным? Раз от него букет передал, значит, близко, да?
– Вася! – одернула его мама.
– Ладно, я понял. Тайна. А вы сами Сталина видели? Говорили с ним?
– Мг-м.
– Какой он? Как на портретах?
– Ну почти.
– Везет вам, Илья Петрович! Я бы сразу умер от счастья! Можно, я в школе расскажу, что моей сестре на свадьбу товарищ Сталин розы подарил, которые сам вырастил?
– Нет.
– Почему?
– Нельзя, и все, – громко сказал папа. – Сядь, пожалуйста, на место и успокойся.
– А Валерке? Честное пионерское, Валерка будет молчать, как могила…
– Нельзя!
Вася спрятал руки в карманы, расхлябанно волоча ноги, стал расхаживать вдоль стола. Маша поймала его на ходу, обняла, поцеловала в макушку, прошептала:
– Не обижайся, у Ильи сверхсекретная должность. Расскажешь Валерке, он кому-нибудь еще…
– Я понял, понял, – Вася вырвался, схватил с этажерки первый попавшийся журнал, залез в кресло в углу и принялся нервно листать страницы.
Телефон зазвонил, как только сели пить чай. Илья взял трубку.
– Здравствуйте, товарищ Сталин. Огромное спасибо. Розы великолепные. Да, лимонное деревце живо-здорово, как раз зацвело недавно. Обязательно, товарищ Сталин… Ее зовут Маша… совершенно верно, будет танцевать «Аистенка»… Конечно… одну минуту, – он передал трубку Маше.
– Добрый вечер, товарищ Аистенок-Маша.
Баритон в трубке звучал мягко, ласково, грузинский акцент придавал ему какое-то особенное, уютное, шутливо-домашнее очарование.