– Мг-м… конечно, тяжелая, египтяне постоянно строили пирамиды и сражались с крокодилами. Тут столько крокодилов, из золота, из бирюзы. Неужели тоже талисман? – Габи шагнула ближе к прилавку, пытаясь вглядеться в темноту за спиной продавца.
Там висели бархатные портьеры, они слегка колыхались. Продавец смотрел на нее в упор.
– Крокодилы водятся в Ниле, египтяне их изображают постоянно, – акцент усилился, в голосе, во взгляде чувствовалось жуткое напряжение.
«Уходи! – отчаянно пискнула маленькая Габи. – Он кто угодно, только не продавец, нанятый Бруно. Он знает о Древнем Египте меньше, чем судомойка в соседней кондитерской. У него странный акцент, за портьерами кто-то прячется, и этот кто-то тебя сфотографировал!»
Взрослая Габриэль протянула руку к полке, уставленной разноцветными флакончиками с благовониями, взяла первый попавшийся, понюхала.
– Вы получаете их из Каира?
– Да, фрейлейн, из Каира.
– Не могли бы порекомендовать приличных поставщиков?
– Простите?
– Дело в том, что мои друзья собираются открыть небольшую косметическую фирму, несколько каирских магазинов заломили чудовищные цены за благовония, при этом качество невозможное. Сандал пахнет навозом, жасмин клопами. А тут у вас ароматы удивительно чистые.
– Не знаю, фрейлейн, затрудняюсь ответить.
– Жаль… Ну а можно как-нибудь связаться с кем-то, кто знает? С управляющим или с хозяином вашего чудесного магазина? Да, и вот эти три флакончика я хотела бы купить.
Она заметила, как дернулся уголок узкого рта, когда она произнесла слово «хозяин», как застыли пальцы, до этого перебиравшие бирюзовые четки.
– С вас двадцать одна крона, фрейлейн.
Она расплатилась, он отчитал сдачу, флаконы так и стояли на прилавке, он не собирался их упаковывать, как обычно делают продавцы, вместо этого подвинул Габи блокнот, ручку и сказал:
– Фрейлейн, если вы оставите ваши координаты, хозяин обязательно свяжется с вами и ответит на все ваши вопросы.
– Подскажите, пожалуйста, имя вашего хозяина, – попросила Габи. – Я хочу написать ему записку и не знаю, как обратиться.
– Господин Лунц, – ответил продавец. – Бруно Лунц.
Светлые глаза за стеклами очков смотрели на Габи не моргая.
«Он из гестапо, это ловушка, они взяли Бруно!» – завопила маленькая Габи.
«Слишком заметный акцент, – спокойно возразила взрослая Габриэль, – не похоже ни на один из немецких диалектов. Он скверно справляется с ролью продавца. Гестапо так не халтурит».
Она аккуратно, не спеша выводила в блокноте:
«Уважаемый господин Лунц! Если вас не затруднит, пожалуйста, порекомендуйте порядочных торговцев благовониями в Каире.
Заранее благодарю. С наилучшими пожеланиями,
Жозефина Гензи, улица Фьерд, дом 7, Копенгаген».
Вежливо простившись, она покинула магазин, ленивым прогулочным шагом добрела до Вейнцплац. По дороге несколько раз останавливалась, доставала пудреницу, поправляла волосы, подкрашивала губы и ловила зеркальцем позади одно и то же мужское лицо. Серый плащ, серая шляпа до бровей, широкие челюсти, длинный узкий рот.
Продавец говорил с акцентом, а тип в шляпе шел с акцентом. У него была странная походка, тяжелая, вразвалку, но при этом какая-то суетливая. Именно походка отличала его от остальных прохожих. Одни спешили, другие спокойно гуляли. «Шляпа» следовал за Габи с какой-то механически-тупой наглостью. Когда она ускоряла шаг, он изображал деловитую спешку, когда замедляла, он волочил ноги, вертел головой, делал вид, что любуется городской архитектурой.
Габи села на скамейку у фонтана. «Шляпа» остановился в нескольких метрах от нее, огляделся, достал из кармана пачку папирос. Вероятно, пачка оказалась пустой, потому что он смял ее и бросил на идеально чистый тротуар себе под ноги, не утруждаясь поиском урны.
«Немец никогда бы так не поступил», – заметила про себя Габи, встала, быстро, не оглядываясь, пошла к ратуше, почти побежала, через несколько минут нырнула в маленький, очень дорогой французский магазин женской одежды.
«Шляпа» войти следом не решился, топтался у витрины.
Перемерив дюжину платьев, Габи выбрала шелковое, цвета лаванды, с помощью продавщицы подобрала к нему пояс, туфли, сумочку. Расплачиваясь, оглянулась и увидела сквозь стекло «Шляпу». Он стоял и наблюдал зе ней.
– Простите, могу я воспользоваться запасным выходом? – спросила она продавщицу. – Три часа гуляю по городу, и все время вон тот господин меня преследует.
– Да, фрейлейн, я обратила внимание, он слишком долго топчется у витрины.
Мальчик-рассыльный вывел Габи во двор через черный ход и проводил до угла Банхофштрассе, где ждал ее в машине шофер Софи-Луизы. Габи дала мальчику крону и сказала:
– Если тот господин в серой шляпе все еще топчется возле магазина, пожалуйста, скажите ему, что он ждет напрасно.
В машине она удобно устроилась на заднем сиденье, скинула туфли, поджала ноги, накрылась пледом. По радио передавали блюзовые композиции Луи Армстронга. Габи слушала с удовольствием. В Германии негритянский джаз был запрещен как «дегенеративная обезьянья какофония».
Габи тихо подпевала Армстронгу и думала:
«Куда же все-таки делся Бруно? Кто и зачем следил за мной? Нет, это точно не гестапо. В Швейцарии полно шпионов. Берн, Лозанна, Цюрих – транзитные пункты международного шпионажа. Какая из европейских разведок может работать так грубо и непрофессионально?»
Кроме Оси, поговорить об этом было не с кем. Но неизвестно, когда они теперь увидятся. Опять вспомнилась его фраза: «Ты взрослая девочка, ты должна отдавать себе отчет, с кем имеешь дело».
Она давно уже догадывалась, что он работает на английскую разведку. Он не говорил прямо, но несколько раз намекал. На кого работает она, он никогда не спрашивал, и это было нормально. Они старались не задавать друг другу вопросов, в ответ на которые пришлось бы врать.
«Конечно, он знает, – думала Габи. – Почему же меня так задела простая фраза? Ты взрослая девочка… Нет, меня задело, когда он сказал про гусеницу, которая никогда не станет бабочкой. А ведь он бывал в Советском Союзе, видел все своими глазами. Идея почитать советские газеты мне часто приходила в голову, но я нарочно не делала этого, боялась расстаться с последними иллюзиями».
Когда выехали из города, Габриэль приоткрыла окно, закурила.
«Интересно, станет кто-нибудь искать Жозефину Гензи?» – подала голос маленькая Габи.
«Пусть попробуют!» – усмехнулась взрослая Габриэль.
В пряничном домике наступило затишье. У Майрановского после выволочки, которую устроил ему Блохин, случилось желудочное расстройство, он отлеживался дома. Приговоренных не привозили. Карл Рихардович приходил каждый день, рано утром и до позднего вечера возился со своими подопечными. Их осталось всего двое. Кроме Володи Нестерова, в лазарете лежал умирающий диабетик, Ланг Борис Аронович, шестидесяти двух лет.